В поисках цезия Георгий Марков - Болгария Библиотечка военных приключений В книге болгарского писателя Георгия Маркова "В поисках цезия" рассказывается о разоблачении органами государственной безопасности и простыми людьми Болгарии преступной деятельности агентов иностранных разведок, пытающихся сорвать исследовательскую работу болгарских ученых в области медицины и противоатомной защиты и выкрасть секретные сведения оборонного характера. Воениздат, М., 1958, Серия Библиотечка военных приключений Перевод с болгарского Петрова М.Н. Художник Чернышев П.М. Георгий Марков В поисках цезия рассказы перевод с болгарского Петрова М.Н. 1958 Воениздат, Москва Георги Марков Цезиева нощ повести 1957 Държавно Военно Издателство при МНО В поисках цезия 1 За пятнадцать минут до того как большие стенные часы в коридоре больницы пробили восемь часов вечера, состояние известного про­фессора-биолога Кирилла Родованова ухудши­лось. Пульс катастрофически падал. Дежурный врач Васильев, встревоженный, поднял телефонную трубку и попросил соеди­нить его с главным хирургом. Мягкий бас док­тора Попова ответил: — Иду! Васильев вернулся в палату и, не отводя взгляда от лица больного, взял его руку, чтобы снова проверить пульс. Профессор дышал часто, словно задыхаясь. Родованов, старик лет семидесяти, был слаб и сгорблен больше, чем люди в его возрасте. Его руки, лежавшие поверх одеяла, так высохли, что казалось, будто посиневшая кожа обтяги­вает одни кости. Из-за глубоких морщин его продолговатое, аскетическое лицо выглядело неприятным и суровым. Болезнь иссушила Родованова, и он стал похож на мертвеца. Всего несколько дней назад это был совсем другой человек. Энергичный, бодрый, он вдох­новенно читал лекции, размахивая руками и подпрыгивая, как юноша, охотно шутил со сту­дентами и увлеченно, самозабвенно раскрывал перед ними тайны своей науки. Между прочим, он всегда говорил, что непременно доживет до девяноста лет. Родованов славился изумительной работоспособностью и неизменным оптимизмом, и поэтому всех удивила его неожиданная бо­лезнь — кровоизлияние в мозг, вызванное умст­венным перенапряжением. Состояние профессора непрерывно ухудшалось. На спешно собранных консилиумах видных специалистов этот случай был признан почти безнадежным. Возможность спасти знаменитого ученого считалась ничтожной. Тогда его лече­нием занялся главный хирург больницы доктор Попов. Последним достижением науки было проведение при подобных заболеваниях сложной операции: вскрывали черепную коробку, пере­вязывали кровоточащий сосуд и производили радиоактивное облучение. Облучение было не­обходимо для успешного проведения операции, так как гамма-лучи, испускаемые со строго опре­деленной частотой, способствовали всасыванию крови. Предоставленный заботам доктора Попова, Родованов был помещен в специальное отделе­ние больницы. Васильев ходил около кровати, глядел на больного и размышлял: «Как неожиданно все получается! Еще вчера был здоров, работал, ни 6 о чем не подозревая, а сейчас умирает, и это конец!.. Наверное, он мечтал создать новую теорию, провести массу всевозможных исследо­ваний, но... Чего только не случается!». Он вспомнил, как несколько лет назад, еще студентом первого курса, он сбежал с практиче­ских занятий по вскрытию — такое отвращение вызывали у него трупы. А сейчас? Даже очаро­вательная медсестра Антонова говорит: «Вы, доктор Васильев, оперируете с олимпийским спо­койствием». Подумав об Антоновой, он улыбнулся и ска­зал про себя: «Какая замечательная женщина!» Васильеву стало так хорошо, что он забыл о состоянии Родованова. В последнее время он все чаще думал о медсестре. Вначале он не об­ратил на нее внимания, но сейчас... Сейчас было иначе. Ее близость волновала Васильева, он не мог хладнокровно смотреть на нее и смущался, как мальчик. Дверь с шумом распахнулась, и в палату быстро вошел доктор Попов в сопровождении посетителя, на плечи которого был кое-как на­брошен белый халат. Главный хирург был настоящим исполином, с огромной головой, мохнатыми бровями и ред­кими седыми волосами. Он выглядел уверенным и спокойным, словно ему предстояло сделать что-то обычное, ничем не примечательное. Среди своих коллег доктор Попов пользовался двойст­венной репутацией — чудака и в то же время невероятно смелого человека, всегда готового пойти на риск. Пренебрегая элементарным бла­горазумием, он не раз рисковал своей карьерой врача. Эти качества сделали Попова очень популярным, а пациенты боготворили его. Больные говорили о нем так: — Уж если и доктор Попов бессилен, то ни­кто больше не поможет! Незнакомец, вошедший в палату вслед за док­тором Поповым, был в очках с золотой оправой, из-под которых тревожно глядели зеленоватые глаза. В отличие от доктора он покраснел от возбуждения, бородка у него нервно тряслась, как будто он только что закончил длинную, утомительную речь. Войдя, он бросился к боль­ному, склонился над ним и испуганно восклик­нул: — Доктор, ему очень плохо! Попов ничего не ответил, отбросил одеяло, поднял костлявую, посиневшую ногу профессора и ладонью начал постукивать где-то под коле­ном. Нога оставалась неподвижной. Затем глав­ный хирург спокойно произнес: — Доктор Васильев, это ассистент профес­сора Родованова, кандидат биологических наук Симанский. Незнакомец кивнул головой, протянул руку и быстро заговорил: — Есть ли какая-нибудь надежда? Я еще хочу надеяться, но все убеждены, что профессор не проживет и трех дней. Его супруга в отчая­нии... И как это он разболелся именно сейчас! Он так необходим науке... Доктор, вы должны спасти его! Симанский говорил взволнованно, и было видно, что он сильно переживает. Васильев вопросительно взглянул на Попова. Он знал, что главный хирург не выносит сенти­ментальной болтовни, и ожидал резкого ответа. — Товарищ Симанский,— сказал Попов, вни­мательно глядя на него и отчеканивая каждое слово,— мы сделаем все необходимое. Прави­тельство озабочено состоянием профессора. Дол­жен сказать, что в его возрасте при этой болезни надежда на спасение невелика. Как вам известно, мы ожидаем прибытия из Советского Союза самолета с радиоактивным цезием. Без него мы ничего не можем сделать. Если самое позднее через десять часов операция не начнется, все усилия будут напрасными. Мне кажется, теперь вам все ясно? Симанский почтительно выслушал объяснения и сказал: — С профессором мы всегда были вместе. Некоторое время я даже жил у него и стал почти членом их семьи! От имени супруги про­фессора очень прошу вас разрешить мне остать­ся на ночь здесь, у его постели. Я хочу присут­ствовать при операции и, если понадобится, чем-нибудь помочь... — Едва ли будет нужда в вашей помощи,— снисходительно ответил Попов. — Но все же... профессор меня всегда звал, когда болел... — Ну, если вы так настаиваете, оставай­тесь,— согласился главный хирург.— Сожалею, что не могу предложить вам поужинать, так как из кухни все уже ушли. Да и ваше самопожертвование будет полнее, если вам придется немного поголодать,— иронически добавил он. — Что вы, пожалуйста,— махнул рукой био­лог без всякой обиды. И он начал читать боль­ничный листок, прикрепленный к кровати. Два врача сделали больному инъекцию. Через несколько минут тот спокойно повернулся и затих. Попов должен был спуститься вниз, в свой кабинет, и оставил профессора на попечение сво­его молодого помощника. Васильев чувствовал себя неловко в присут­ствии незнакомого ему Симанского. Ему каза­лось, что кандидат наук сомневается в его зна­ниях. Сидя у окна, биолог внимательно, с легкой насмешкой следил за его работой, и это задевало Васильева. Без всякой необходимости, чтобы как-то скрыть неприязнь к гостю, он снова стал прощупывать пульс у больного. — Вы здесь давно работаете? — спросил на­конец Симанский. Его озабоченность судьбой профессора неожиданно быстро исчезла. Он встал со стула и начал ходить по палате. — Шесть месяцев. — Наверное, вас высоко ценят, если вам до­верили жизнь такого, я бы сказал, драгоценного пациента, как профессор? — Я ничего не делаю. Обыкновенное дежур­ство. Любая сестра справилась бы не хуже меня! — ответил врач. — Вы, конечно, будете ассистировать при операции? — Да. — Вы одни? — Нет, с двумя коллегами, которые сейчас внизу. Как только привезут цезий, немедленно начнем операцию. — Другие ассистенты, разумеется, известные врачи? — снова спросил Симанский. — Известные ли они, не знаю, но что они добросовестные и способные врачи — это несомненно! Доктор Горанов и доктор Калчев — отличные хи­рурги. — Кажется, я их знаю, — неуверенно произнес Симанский и тотчас же приба­вил: — Вообще я зна­ком со многими вра­чами. Ведь наши спе­циальности довольно близки. — А вы давно ассистентом у профес­сора?— в свою очередь спросил Васильев, хотя ему не хотелось продолжать разговор. Приходи­лось быть учтивым. — Уже четыре года. — Срок достаточный, чтобы сделать откры­тие!—шутливо заметил врач. — Увы, открытия принадлежат профессору, а наш долг — работать для них,— ответил Си­манский. В этот момент дверь отворилась и показалась женщина с густыми русыми волосами и краси­вым белым лицом, на котором резко выделялись ярко накрашенные губы. В нежно-голубых гла­зах женщины застыло выражение какого-то под­черкнутого спокойствия и сосредоточенности, и это сковывало черты ее лица. Казалось, она в любой момент готова рассмеяться, но сдержи­вает себя и притворяется. Улыбнувшись Васильеву, она кивнула голо­вой и любезно спросила: —Вы не видели доктора Горанова? Его разыскивают по телефону. — Разве вы не знаете, что он внизу? — удивился Васильев, но его лицо просветлело, засияло, и ему очень захотелось сказать ей еще что-нибудь. Но женщина снова кивнула и вышла. Симанский равнодушно взглянул на нее и, когда она закрыла за собой дверь, спросил: — Кто это? — Медсестра Антонова,— ответил Васильев.— Вы не знакомы с нею? — Нет,— отрезал биолог.— Не люблю жен­щин! Для меня это люди второго сорта. — Интересно! — засмеялся Васильев. — Что здесь интересного? — Как что? Вы биолог, а поддерживаете такую теорию! Симанский махнул рукой, как бы говоря, что эта тема не заслуживает внимания. Они замол­чали. Через некоторое время биолог подошел к кровати профессора, поглядел на него и, тя­жело вздохнув, сказал: — Понимаете, никто из близких профессора не верит, что его можно спасти. И консилиумы пришли к такому же заключению... — Не знаю,— ответил Васильев.— Все выяс­нится только после операции. Нет безнадежных случаев — все в руках человеческих. — Величайший ученый страны!.. Да вы, ве­роятно, и не знаете, как его ценят за грани­цей,— со скорбной улыбкой сказал Симан­ский.— Этот умирающий человек дал миру больше, чем тысячи таких, как я и вы! Учение о микропроцессах, теория об устойчивости орга­низмов, учение об ускорении процессов размножения, новые открытия в генетике... Венцом его» работы, которую он не успел завершить, явля­ются методы стимуляции заживления ран.— Симанский говорил печально и несколько снис­ходительно. — Вы говорите, как на похоронах,— заметил врач. — В сущности, их не избежать... — Все решит прибытие цезия,— возразил Васильев, уверенный, что только от этого зави­сит эффективность операции и жизнь профес­сора. — А если не прибудет? — спросил биолог.— В такую ненастную погоду вряд ли кто-нибудь решится лететь из Советского Союза в Болга­рию. Только чудом цезий можно получить во­время. — А я верю, что мы его получим. Непре­менно получим! Его послали со специальным са­молетом. — Погода одинакова для всех самолетов, — с едва заметной иронией ответил Симанский и восторженно добавил: — Впрочем, советские летчики великолепны! Васильев внимательно посмотрел на него. Вдруг приглушенно зазвонил телефон. — Доктор Васильев,— послышался голос По­пова,— получено сообщение, что через сорок минут привезут цезий. Поезжайте за ним на аэродром. Вас заменит доктор Калчев. Возь­мите кого-нибудь с собой. Ваши документы готовы. Васильев повернулся к Симанскому. — Самолет прибывает! — торжествующе объ­явил он. — Наконец-то! — воскликнул ассистент с вне­запной радостью. — Теперь появилась надежда. Никто не поверит, что в такую погоду можно летать. Летчик просто герой! — А я поеду за цезием,— сказал Васильев и взглянул на часы. Ему нужно было дождаться доктора Калчева. — Возьмите кого-нибудь с собой, не ездите одни. Кто знает, что может случиться,— с бес­покойством предложил Симанский. — Если хо­тите, я поеду с вами. Это вопрос жизни, да еще какой жизни! Васильев насмешливо улыбнулся. — Видно, вы начитались приключенческих и детективных историй! Я не вижу ничего опас­ного в поездке на аэродром. Мы живем... — ...В такое время, когда враг интересуется всем! — добавил Симанский, и его очки блес­нули. — У вас богатая фантазия! Ну что же, по­просите доктора Попова. Если он разрешит, пожалуйста, охраняйте меня. Симанский вышел, чуть не столкнувшись в дверях с маленьким, подвижным доктором Калчевым. — Беги, Васильев, беги,— заторопил Калчев своего молодого коллегу. — Каждая минута дорога! Больной по-прежнему был без сознания. Васильев получил бумаги и вышел на улицу. Там его ожидала уже заведенная санитар­ная машина. Рядом с шофером сидел Симан­ский. — Надо спешить! — нетерпеливо восклик­нул он. И «скорая помощь» помчалась по улицам. 2 Шел проливной дождь. Шоссе было погру­жено в непроглядную темень. Только блеск молний время от времени озарял разбросанные по сторонам шоссе одинокие дома. Даже на по­воротах машина мчалась с такой скоростью, что Симанский закричал шоферу: — Здорово ведешь, черт, но смотри не угробь нас! Уставший от продолжительного дежурства Васильев откинулся на сиденье и лениво глядел по сторонам. Весь день он провел в больнице. Главный хирург старался как можно больше держать его около себя. Васильеву льстило вни­мание Попова: очень немногие врачи пользова­лись доверием доктора. Знаменитый хирург придирчиво относился к окружающим. С каждой новой операцией росло у молодого врача вос­хищение учителем, его удивительным талантом. Все в больнице нравилось Васильеву, и он счи­тал ее своим домом, частью своей жизни. Сколько волнений, сколько тревожных часов и беспокой­ных ночей пережил он в этом доме, где жизнь вела упорную борьбу со смертью... Но не только работа привязывала молодого врача к больнице. Медсестра Антонова! И сей­час, по дороге на аэродром, Васильев досадовал, что не пригласил Антонову поехать вместе с ним и должен был терпеть компанию неприятного ему Симанского. Машина остановилась у низкого продолговатого здания. К ним подошел человек в черном плаще. — Из больницы? — Да. — Документы! Они протянули свои бумаги. — Самолет прибыл, товарищи. Вон он там! Летчик прямо герой! — с восхищением говорил человек в плаще.— В такую погоду немногие решились бы лететь! Васильев и Симанский пошли к зданию. В комнате, куда они вошли, был только один человек. Перед ним на столе лежал небольшой сверток в станиолевой обложке. Симанский попробовал поднять его. — Ого, какой тяжелый! — воскликнул он.— Упаковка, наверное, из свинца. — Вам придется подождать минут десять, чтобы выполнить кое-какие формальности,— извинился служащий.— Мой коллега пошел оформить получение. — Но мы не можем терять время,— напомнил Симанский.— Речь идет о человеческой жизни! — Тогда пусть один из вас останется, а дру­гой едет, если вы так спешите,— примирительно сказал служащий. — Я возьму посылку, а вы, Симанский, оформите получение,— сказал Васильев. — Конечно,— сразу же согласился Симанский,— поезжайте. Увидимся в больнице. Я же говорил, что спутник необходим!.. Через пятнадцать минут машина снова была в центре города. Улицы совсем обезлюдели, хотя дождь несколько утих. Искусно маневри­руя, шофер довел машину до главной улицы, которая вела к больнице. Машина мчалась уже с меньшей скоростью. Вдруг шофер резко затормозил. Сильный тол­чок бросил Васильева вперед. На машину чуть не налетел грузовик. Только благодаря отлич­ным тормозам удалось избежать катастрофы. — Идиоты! — ударившись лбом о ветровое стекло, закричал шофер и обернулся к Василь­еву:— Как вы, доктор? — Ничего,— сквозь зубы ответил Васильев.— Сможем ли ехать дальше? — Подождите, я их...— шофер выскочил из машины. — Остановитесь! Эй! Дикари! — закричал он вслед грузовику, но тот сделал резкий пово­рот, увеличил скорость и исчез в темноте. Шофер еще раз выругался и вернулся к ма­шине. — Хоть бы номер заметили! — Я успел увидеть только две последние цифры — «32»,— сказал Васильев, который наблюдал через окно за удалявшимся грузовиком. Они тронулись в путь. Только теперь врач почувствовал, как больно ему левую руку. При свете уличного фонаря он увидел, что по руке течет кровь. Боль станови­лась нестерпимой, но он стиснул зубы и молчал. 3 Ослепительный свет операционной утомлял глаза, не привыкшие к такому освещению. Старшая хирургическая сестра быстро заканчи­вала последние приготовления к операции, В это время в соседней комнате—процедур­ной — доктор Попов и доктор Васильев разгля­дывали полученный из Советского Союза це­зий — четыре тонкие синеватые проволочки в четырех стеклянных пробирках. Все они были уложены в тяжелую свинцовую коробку. — Радиоактивный цезий! Сейчас он выделяет электроны, альфа-частицы и гамма-лучи. Нам необходимы гамма-лучи. Их концентрация в этих проволочках невелика, иначе они были бы смертельно опасны для любой живой ткани, и ни я, ни вы не наблюдали бы их с таким спо­койствием,— объяснял главный хирург. Васильев молча слушал. Рука у него сильно болела. Но разве можно говорить об этом док­тору Попову сейчас, перед такой тяжелом опе­рацией? Он решил молчать. К тому же его занимало совсем другое. Проходя через перевязочную, он услышал, как Симанский говорил Антоновой: — Мария, все будет очень просто! Она ответила: — Я боюсь! Тогда он сказал: — Мне кажется, тебе не нужно напоминать... Что «напоминать», Васильев уже не слышал. Наверное, он не обратил бы на это внимания, если бы час назад Симанский не сказал ему, что он не знаком с Антоновой. Выходит, они давно и хорошо знают друг друга. «Может быть, они любят друг друга, и ей неудобно признаться мне в этом. Ведь как-никак я ее начальник! Но все равно, она должна была сказать мне...» — подумал он и поспешил уйти. Он ненавидел подслушивание. Васильеву было тяжело. Он любит Марию, так привязан к ней, они уже объяснились, и он верил ей, но сейчас... — Как быстро развивается наука! — продол­жал Попов.— Десять лет назад мы мало знали о мозговых процессах, у нас не было специали-18 стов в области трепанации черепа, медицинская техника была крайне примитивной, а теперь мы применяем радиоактивные вещества, продолжи­тельное лечение с помощью кобальта, плутония и еще более эффективное — с помощью цезия и стронция. Наша сегодняшняя операция имеет серьезное научное значение. Не хвастаясь, можно сказать, что результат ее будет вкладом в ми­ровую науку... Профессора нужно спасти! Нужно! Он испытующе взглянул на Васильева и про­должал: — Родованов — большой ученый. Насколько я знаю, он работал над стимуляцией заживления ран. Это открытие огромного значения! Рана зарастает значительно быстрее... Как вы дума­ете, нужно его спасти, а? — главный хирург хотел пошутить, но Васильев почувствовал вол­нение, притаившееся за его спокойствием и уве­ренностью. — Пошли! Войдя в палату, они увидели Симанского, ко­торый склонился над больным. Лицо его каза­лось испуганным. — Доктор, он умирает, доктор! — биолог по-женски беспомощно развел руками. Из-под очков неспокойно блестели его зеленоватые глаза.— Вы знаете, кого мы теряем, какие вели­кие тайны скрыты в этой голове! Мы стояли на пороге самого выдающегося открытия... — Я уважаю талант профессора и его заслуги перед наукой, но незачем хныкать,— хладно­кровно заметил Попов. С раздражением глядя на биолога, Васильев думал: «Как может Антонова любить такого человека! Это же тряпка!» — Я не хнычу,— произнес Симанский с чув­ством ущемленного достоинства.— Но это чело­век, которому я обязан всем, и я не могу хладнокровно... — Выпейте воды! — прервал Попов и повер­нулся к нему спиной. Вошел доктор Горанов — старый, опытный хирург с пятидесятилетней практикой. Попов пригласил его из другой больницы ассистиро­вать при операции. — Мне кажется, пора начинать,— тихо ска­зал он. — Да, пора,— почтительно ответил Попов. Симанский снова приблизился к нему: — Прошу вас разрешить мне присутствовать при операции. Вы же обещали! — Хорошо,— согласился Попов и пошел к двери, но остановившись на пороге, предупре­дил:— Только не хныкать! В операционной стало еще светлее. Простыни на операционном столе блестели снежной белиз­ной. Все были готовы. Наступила та торжествен­ная тишина, которая обычно предшествует серь­езным операциям, тишина напряженная и тре­вожная. Бывает, что человеческая жизнь повисает здесь на один миг на невидимом, очень тонком волоске, и этот миг кажется иногда дольше целой жизни... Попов стоял у окна, погруженный в созерца­ние, и никто не смел тревожить его. Доктор Горанов, облокотившись на стул, протирал стекла своих очков. Доктор Калчев читал исто­рию болезни, а Васильев и Антонова раскладывали инструменты. Позади всех стоял Симан­ский. Бросая на Антонову тревожные взгляды, Ва­сильев страстно хотел рассеять свои сомнения, но не решался нарушить тишину. Он говорил себе: «Какое значение имеют мои чувства по сравнению с тем, что мы должны сделать?» Внесли больного. Попов обернулся. — Начнем! — решительно произнес он и до­бавил:— Принесите цезий! Сестра вышла, но через несколько секунд вер­нулась и несколько удивленно сказала: — Простите, но вы его взяли. Ампулы в ко­робке пусты. Лицо Попова нервно передернулось. — Что вы там говорите? Врачи переглянулись. — Не взял ли цезий кто-нибудь из вас, то­варищи? — беспокойно, словно предчувствуя что-то дурное, спросила сестра. — Вероятно, вы не разглядели,— улыбнулся Калчев и сам отправился в соседнюю комнату. Он пробыл там несколько дольше, чем сестра. Когда он вернулся, лицо его было бледно, как полотно. — Цезия действительно нет! — испуганно объ­явил он. Все в замешательстве молчали. — Как же так? Он был там несколько минут назад! Мы с Васильевым рассматривали его! — гневно закричал Попов и быстро пошел в про­цедурную, чтобы принести и показать цезий. Все отправились за ним. Около больного ос­талась только сестра. Действительно, в процедурной все было на своих местах, как и в тот момент, когда Попов и Васильев рассматривали цезий. Стеклянные ампулы лежали на столе, но головки были от­биты, а проволочки исчезли. Свинцовая коробка осталась нетронутой. — А сами они не могли распасться? — осто­рожно спросил Калчев. — Как это распасться? Что за глупость? Кто-то взял их! — воскликнул Попов и, глядя на всех, сказал: — Кто их взял? Наступило молчание. — Доктор, что же будет? — со страхом спро­сил Симанский и взглянул на Васильева. Молодой врач молчал, но лицо его странно из­менилось. Он как будто пытался что-то понять. — Больного верните в палату! — приказал Попов. Затем, обратившись ко всем, сказал: — Простите, товарищи, но вы должны остаться на своих местах. Никто не выйдет отсюда и не покинет больницу без специального разрешения. Все двери в отделении будут закрыты. — Вы полагаете, что кража произошла сей­час? — спросил его доктор Горанов. — Я убежден, что препарат еще находится в больнице,— громко ответил Попов, как будто желая испугать неизвестного ему вора. — Ну и загадка,— пробормотал старый врач.— Столько лет работаю, но такая история случается со мной впервые. Попов отправился в свой кабинет, и вскоре оттуда послышался его голос: — Алло! Алло! Министерство внутренних дел! А в процедурной Симанский, ломая руки, повторял: — Все кончено, все кончено! Так надеялись на цезий... Профессор умрет... — Да будьте же мужчиной! — прервал био­лога доктор Горанов, раздраженный его причи­таниями. — Но что же делать, доктор? — сказал Си­манский, воздевая руки. — Притворяться! — не глядя на него, много­значительно ответил Васильев. 4 В больницу прибыл полный, крепкий мужчина среднего роста в светлом плаще. Особенно при­мечательна была его голова, круглая, бритая, как у казаков, и лицо с выпуклыми скулами и ямочками на щеках. Даже когда он не улыбался, лицо его оставалось приветливым и веселым. Он был похож на слегка подвыпившего весельчака, только что покинувшего дружескую вечеринку. Его сопровождал слабый на вид смуглый юноша, одетый по-летнему — в рубашке и корич­невых парусиновых брюках. — Отец, пропустишь меня? — остановившись у входа в больницу, спросил полный человек привратника. — Нельзя! Приходите в приемный день от без четверти два до четырех,— ответил дядя Кочо, высокий старик с длинными, как у кузне­чика, усами. — Но доктор Попов пригласил нас в гости,— начал убеждать его полный человек. — Доктор никогда не приглашает сюда гостей! — Ну, а если у вас уже есть гости? — Нет таких! Мы ни для кого не делали исключений,— категорически заявил дядя Кочо. — Но сегодня вы сделали исключение для постороннего,— с улыбкой заметил незнакомец. — Да, верно, но это же был... как его... ас­систент профессора, которого мы лечим,— вспомнил дядя Кочо. — И другого пустили. — Нет, никого другого не пускали! В этот момент на лестнице показался доктор Попов. — Подполковник Аврониев! — представился незнакомец и показал удостоверение. Его спутник стоял позади. Главный хирург повел Аврониева в свой каби­нет, а юноша незаметно обошел коридор и осто­рожно ознакомился с устройством дома. — Скажите, до которого часа вам необходим цезий? — спросил Аврониев Попова, внимательно выслушав его объяснения. — До трех часов утра. После этого за ре­зультат операции нельзя будет поручиться. — До трех часов...— повторил Аврониев, зажег сигарету и откинулся в кресле. Казалось, он не столько думал, сколько просто смотрел на доктора, разглядывал его кабинет, обстановку. — Значит, никто не входил в больницу и никто не выходил отсюда? — неожиданно спро­сил Аврониев. — Да,— ответил Попов, глядя на него с любо­пытством и с некоторым пренебрежением. Этот человек явно не внушал ему доверия. Он пред­ставлял себе, что приедет энергичный начальник, прикажет оцепить здание, начнет все перетряхивать, поднимет шум и проявит амбицию. А перед ним сидел человек, которого, по-видимому, все это не особенно волновало и который, на­верное, совершенно формально исполнял свой долг. — Нельзя ли выйти из больницы так, чтобы не заметил привратник? — так же спокойно и небрежно спросил Аврониев. — Нет. — А войти с улицы и ждать во дворе? — Это исключено — сторожа увидят. Не докурив до конца сигарету, подполковник Аврониев погасил ее и снова спросил: — У вас есть аппарат, с помощью которого можно обнаружить радиоактивность цезия? Я слышал о таком аппарате. — Конечно, есть. Это счетчик Гейгера, но подробно о нем могут рассказать физики. У нас его нет, так как мы только что начинаем рабо­тать с радиоактивными материалами,— ответил Попов. — Физики, говорите? — Аврониев протянул руку к телефону, но внезапно поднялся и вышел в коридор. — Йозов!—позвал он своего помощника.— Сейчас же привезите сюда физика Балтова. Поезжайте к нему, вот, вам адрес. Если его нет дома, раздобудьте его где угодно и как можно быстрее. Перед выездом пусть позвонит по теле­фону в больницу, спросит доктора Попова. Йозов побежал вниз по лестнице. — Что вы думаете делать? — спросил Попов. — Без науки ничего не выйдет, доктор! Но еще рано думать о том, как исчез цезий. Лучше поищите. Вдруг его где-нибудь оставили и забыли? — Аврониев насмешливо взглянул на По­пова.— Бывают такие случаи! — Все углы осмотрели. Остается только обыскать людей! — ответил тот и недовольно сжал губы: мысль об обыске была ему непри­ятна. — Этого мы не сделаем,— с улыбкой возра­зил Аврониев.— Тот, кто взял цезий, если такой человек вообще существует, вряд ли за­хочет, чтобы мы нашли цезий у него в кармане. Плохо, что приходится действовать спешно и открыто. Но цезий надо найти до трех часов утра! Если бы не эта спешка, мы бы легко все раскрыли. А сейчас надо соблюдать осторож­ность, чтобы не упустить цезий. Назовите мне фамилии людей, которые были здесь сегодня вечером. Попов начал перечислять всех, указывая при этом, когда кто пришел в больницу, что делал, что он думает об этом лице и что слышал о нем от других. Говорил он со скрупулезной точ­ностью, сознавая, что каждая деталь может пригодиться следствию. Когда Попов начал рассказывать о Симанском, Аврониев прервал его: — Почему он пришел сегодня в больницу? — Его послала жена профессора. Он хотел присутствовать при операции. Это против наших правил — мы не допускаем в операционную по­сторонних. Но он очень настаивал, и когда Родованова уверила нас, что он им очень близ­кий человек и что профессор ценит его, мы оставили его здесь,— ответил Попов, пытаясь оправдать самого себя. Но внутренне он ругал себя: «Какого черта я пустил его! Может быть, он ничего не сделал, но все равно, я не должен был оставлять его здесь». — Интересно, очень интересно,— заметил Ав­рониев. Поняв смысл замечания Аврониева, Попов попытался разуверить его: — Но он не мог подойти к цезию. Симанский был около профессора и в операционной, он не входил в процедурную, где мы оставили цезий. Кроме того, это самый близкий сотрудник про­фессора, и сам Родованов, когда находился в со­знании, спрашивал о нем. — Вы знаете, над чем работал профессор в последнее время? — вдруг спросил Аврониев. — Я слышал, что он работал над очень важ­ной проблемой — стимуляцией заживления ран. — А чего он достиг в этой области? — Не знаю. — Где работал профессор? — В институте, в своем кабинете. Подняв телефонную трубку, Аврониев распо­рядился просмотреть все бумаги в кабинете профессора и установить наблюдение над инсти­тутом. — Мне кажется, вы заходите слишком да­леко,— заметил Попов. — Такая уж у меня работа, доктор,— ответил подполковник.— Всегда нужно предполагать са­мое худшее. В больнице было семь человек, включая привратника. Кто-то из них совершил кражу. Но кто? Аврониев откинулся на спинку кресла и за­жег новую сигарету. — Преступление совершено с явной целью — самым легким способом избавиться от профессора. Зачем им нужна смерть профессора, и именно сейчас? Личные мотивы, учитывая его возраст, исключаются. Значит, имели в виду его научную деятельность, последние резуль­таты. .. Здесь видна рука иностранной разведки. — Очень логично,— заметил Попов.— А я был склонен глядеть на это дело несколько иначе — кража с целью продать очень дорогие проволочки. — Такая версия исключена,— возразил следо­ватель.— Кроме вас, никто здесь не знает цены цезия и метода его использования. Кроме того, проволочки цезия можно применять несколько раз, и преступнику не было нужды выкрадывать их непременно перед самой операцией Родованова, подвергая себя опасности. Он мог спокойно взять их позже, когда они уже не были бы так необходимы. И вы оценили бы их пропажу не столь трагично, не так ли? Усмехнувшись, доктор Попов сказал: — Железная логика! Да у вас своя наука! — Почти наука, доктор. Некоторые называют ее искусством. — Искусство разгадывать тайны... Зазвонил телефон. — У телефона Балтов. По какому делу я понадобился в такой поздний час?—притворно сердито говорил физик.— Приходят, будят меня, вытаскивают из кровати и даже помогают оде­ваться. Что за ночная любезность?—гремел в трубке его голос. Аврониев выждал, пока физик выскажется до конца, и затем объяснил ему коротко и ясно: — Послушай, Балтов, нужен аппарат для улавливания радиоактивности. Слышишь меня? 28 В ответ послышался свист, а затем голос Балтова: — Уж не начали ли вы производство атом­ных бомб? Товарищ подполковник, осторожнее! Я сам решительно выступаю за мир, да и физи­ка учит, что все тела стремятся к покою! — Шутки в сторону, Балтов! Дело очень серьезное. Речь идет о жизни человека. Есть у вас такой аппарат? — Аврониев говорил лю­безно, но доктор Попов чувствовал, что за его спокойствием скрывается озабоченность. — Наука имеет все, товарищ Аврониев, кро­ме аппарата для измерения мозгов дураков. Я принесу тебе счетчик Гейгера! — А он поможет? — Аппарат сверхчувствительный, последней модели. — Так приезжай сейчас же! — Слушаюсь, товарищ начальник! Аврониев положил трубку и обратился к док­тору: — А вы как будто забыли о своем пациенте? Попов встал и вышел из кабинета. Следователь расположился за столом Попова, взял лист бумаги и карандаш и, написав фами­лии всех, кто присутствовал на несостоявшейся операции, задумался. Затем начал рассуждать вслух: — Кто же совершил кражу? Семь человек... Математики скажут — уравнение с семью неиз­вестными. Чтобы решить это уравнение, нужно довести его до одного неизвестного... Да... Если бы было время, а то как в шахматной игре — цейтнот! Но посмотрим... Вдруг вернулся доктор Попов. — Профессор очень плох, нужно спешить,— сказал он, словно выражая недовольство медли­тельностью Аврониева. — Кого вы оставили при нем? — Никого. Он будет находиться под моим личным наблюдением. — Вот это правильно! Попову было неприятно, что этот человек оценивает его поступки. Он привык к почтению и уважению, с которым относились к нему окру­жающие, и мнение Аврониева задело его само­любие. — Вы должны спешить,— снова напомнил он. — Чтобы не попасть в цейтнот? — усмех­нулся Аврониев. — Не понимаю вас. — Это термин в шахматной игре, который означает недостаток времени. — Да, мы не должны терять время. — А если времени у нас вполне достаточ­но?.. — с иронией произнес Аврониев, поняв намек доктора. — О, вы так спокойны, как будто все уже в порядке,— заметил Попов. — Мне кажется, и вы на операциях не менее спокойны, чем я сейчас. Аврониев встал и вышел в коридор. Взгляд его скользил по стенам, он легко и бесшумно двигался вперед. Подполковник стремительно вошел в комнату медицинских сестер. Антонова стояла у окна спиной к двери. Она обернулась и, увидев во­шедшего, в знак приветствия кивнула головой. Аврониев незаметно бросил на нее быстрый взгляд. Она была молода, не старше двадцати четырех лет, и красива, пленительно хороша. Подполковник ощутил, что она тоже незаметно, но очень внимательно разглядывает его, словно пытаясь отгадать его мысли. Он почувствовал в ней живой ум, и ему показалось, что она на­стороже. Взгляд Аврониева остановился на карманном фонарике, лежавшем на маленьком белом столе посреди комнаты. Подойдя к столу, подполков­ник взял фонарик и начал небрежно перебрасы­вать его из руки в руку. В это время доктор Попов заговорил с сест­рой. Она отвечала быстро, любезно, но ее вни­мание было приковано к рукам Аврониева. На фонарике имелись три кнопки, нажимая на которые можно было освещать предмет красным, зеленым или белым светом. Аврониев заметил, что нажата красная кнопка. «Зачем им понадобился красный свет?» — подумал подполковник. — Вы здесь проявляете рентгеновские сним­ки?— шутливо спросил он сестру. — Нет, это делается внизу, в лаборатории,— ответил за нее доктор Попов. — А для других целей вы не применяете красный свет?—Аврониев глядел прямо в кра­сивое лицо Антоновой. Но она не вздрогнула, спокойно выдержала его взгляд и ответила: — Нет, ни для каких других целей не при­меняем. — Тогда почему же в фонарике установлен красный свет? — наивно улыбнулся он.— Если бы мы были на железнодорожной станции, я бы подумал, что вы закрываете путь поездам при! испорченном семафоре. — Несколько минут назад я играла с фона-Д риком,— неторопливо ответила Антонова и взглянула на него своими красивыми голубыми глазами. — Бывает! — сказал Аврониев и засмеялся так, словно был чрезвычайно доволен ответом. — Я еще ребенком любил играть со спичками, но однажды поджег копну соломы и получил дома такую трепку, что до сих пор ненавижу спички. Он положил фонарик к себе в карман и вы­шел из комнаты. Попов нагнал его в коридоре. — Можно освободить моих коллег? — Нет. — А что будем делать сейчас ? — спросил он, глядя, как Аврониев пытается зажечь новуюсигарету. — Ждать.— Аврониев лениво зевнул и чирк­нул спичкой. 5 Антон Балтов, специалист в области ядерной физики, был широко известен в научном мире. С первого взгляда бросалась в глаза его не­складная фигура. Волосы у него поседели, го­лова ушла в плечи, и ходил он сгорбившись, как старик, но подчеркнуто бодро. На лице у него всегда было такое выражение, будто он в любой момент готов весело пошутить. С Аврониевьш Балтов познакомился еще в тюрьме. Осужденный за коммунистическую деятельность, студент физик Антон Балтов гля­дел на небо через оконце сырой камеры и вычислял в уме, когда рухнет фашистская держава. Когда она в соответствии с его расчетами была разгромлена, Балтов снова поступил в универси­тет и получил высшее образование, чтобы заниматься более сложными делами. Несмотря на различие профессий, Аврониев и Балтов вместе работали в различных комитетах, и подполков­ник глубоко уважал честного, пламенного Балтова. Аврониев встретил друга у входа в больницу. — Я всегда утверждал, что без физики мир существовать не может! — весело воскликнул Балтов. Аврониев поздоровался с ним, отдал распо­ряжение новым сотрудникам, тоже прибывшим в больницу, и повел Йозова и Балтова в каби­нет Попова. Несколько равнодушно, но очень ясно и точно он описал им все известные обсто­ятельства кражи цезия, не высказывая своего мнения. Лицо у физика потемнело, сразу же стало серьезным, напряженным, он закусил губу и сказал: — Если цезий здесь, в здании, можешь успокоиться — мы его найдем. Я убежден в этом! — По недавним сведениям, цезий еще здесь, но я уверен, что делается или будет делаться все, чтобы его вынести...— На мгновение Авро­ниев замолчал и затем добавил: — И это будет ключом к разгадке. — Тогда надо спешить. Ведь легче найти здесь, в больнице, чем вне ее,— сказал Йозов. — Ты совершенно прав. Но видишь ли, для решения этой задачи нам необходимо знать хотя бы одно неизвестное, иначе ничего не выйдет. И мне кажется, что скоро враг даст нам в руки это «неизвестное»,— задумчиво сказал Аврони­ев.— Пришла милиция, ищет цезий, они непре­менно прореагируют на это. Как? Увидим,— закончил он. — Итак, каковы наши задачи? — спросил Балтов. — Задач у нас две. Первая — срочно найти цезий и спасти профессора. Вторая — найти вора, поскольку за его спиной скрывается, ве­роятно, более крупная фигура. — Мне кажется, я буду полезен тебе только для решения первой задачи,— заметил физик. — Как твой аппарат? Хорош? Уловит ли он слабую радиоактивность? — Полная гарантия. Больше того: если вор не учел, что металлические предметы, находив­шиеся вблизи цезия, должны были стать радио­активными, он в наших руках. — Превосходно! Давай посмотрим аппарат. Балтов принес в комнату коробку, похожую на те, в которых хранятся микроскопы, и вынул из нее аппарат. На его передней стенке находи­лась шкала со стрелкой, как у обыкновенного барометра. Стрелка стояла на нуле. Кнопки и рычажки обеспечивали работу аппарата в раз­личных условиях. — Думаю, никому, кроме Попова, не следует знать о счетчике,— посоветовал Балтов. — Это обязательно. Мы должны застать вора врасплох. Что бы ты предложил? — спросил Аврониев, предполагая, что физик уже принял решение. — Я обойду незаметно все здание — комнаты, кабинеты, затем двор. Может быть, проволочки где-нибудь там. В процедурную и комнату мед­сестер я не войду. Если ничего не найдем, позо­вем всех сюда. Аппарат от них скроем. А затем переведем их в другую комнату и снова прове­рим помещения. Понятно? — Я согласен. Никто не должен видеть ап­парата. И все-таки мне кажется, что любой це­ной будет сделана попытка вынести отсюда цезий, если это уже не сделано. Только бы не опоздать! — Аврониев вздохнул, сел за стол Попова и задумался. Балтов вышел. К нему присоединился высо­кий лейтенант Чубров, прибывший в больницу по приказу Аврониева. Осторожно ступая по цементному полу коридора, они бесшумно про­двигались вперед. Аврониев несколько раз разговаривал по теле­фону, выходил из кабинета и отдавал своим работникам новые распоряжения. Надежда на счетчик Гейгера ободрила Аврониева. «Иначе черт знает, как бы мы отыскали эти четыре волоска»,— думал он. Но он был убежден, что преступник неплохо подготовился и что его не так легко застать врасплох. «Едва ли эта работа доверена глупцу, но, если даже он глуп, мы должны считать его са­мым умным и самым хитрым...» Аврониев по­пытался представить себе, что бы он делал на месте вора. «Как бы я действовал?» — спросил он себя. И ответил: «Во-первых, проник бы сюда под каким-нибудь самым законным, невинным и убедительным предлогом. Во-вторых, кражу совершил бы так, чтобы подозрение пало на другого. В-третьих, как можно скорее избавился бы от проволочек. Например, если они горят, то сжег бы их, или переправил бы как-нибудь за пределы больницы, или подсунул бы в чей-ни­будь карман, если бы пришлось спасать свою шкуру. В-четвертых, все делал бы так, чтобы можно было доказать свое алиби. В-пятых, я разыграл бы комедию, изобразив себя челове­ком, в нравственных качествах которого невоз­можно усомниться». Аврониев улыбнулся. «Это обыкновенный метод работы среднего преступника. Но есть и другие, более интересные варианты. Например, такой метод дерзкого преступника: привлечь внимание следствия на себя, а затем ловко переложить вину на другого... Да, но в это я не верю, гораздо вероятнее пер­вый вариант. Затем, почему бы преступнику не работать с помощником? Почему бы не быть здесь какой-нибудь продажной душе, которая за деньги могла бы оказать ему эту услугу? Это очень вероятно!» Подполковник с нетерпением ожидал резуль­татов проверки. Но когда физик и Чубров вер­нулись, он даже не спросил о результатах. По их лицам было видно, что ничего не найдено. Занятые своими мыслями, они долго молчали. Первым нарушил молчание Аврониев. — Одно ясно: цель этой кражи — убить про­фессора и передать иностранной разведке ре­зультаты его последних научных исследований. Я узнал, что за несколько дней до своей болез­ни он сделал открытие огромной практической ценности. Мы должны его спасти, спасти любой ценой! — Аврониев произнес последние слова с той непоколебимой решительностью, которая поразила Балтова еще в те дни, когда Аврониева допрашивали в полицейских участках. — Начнем! Чубров, позови Попова, его надо предупредить,— приказал он. — Допрос для пробы счетчика,— добавил Балтов. Когда хирург пришел, подполковник задал ему вопрос: — Как больной? — Все так же плохо, необходимо спешить. — Не стало ли ему хуже, чем в тот день, когда его привезли сюда? — Да. — Кто наблюдал за ним? — Доктор Васильев. — Васильев? — повторил Аврониев и при­казал Чуброву привести доктора Горанова. 6 В процедурной, где находились все задержан­ные, кроме сестры и ночной няни, которая спала внизу, царила тягостная тишина. Врачи смотрели друг на друга с нескрываемым сомне­нием и беспокойством. Мысль о том, что здесь вор, тот, кто убивал профессора, вызывала в них дрожь недоверия и отвращения. Дру­жеское расположение, с которым раньше каж­дый относился к своим коллегам, исчезло. — Какая гадость! Просто можно провалиться сквозь землю от срама,— говорил доктор Гора-нов, бросая на всех гневные, подозрительные взгляды.— Ведь мы врачи, интеллигентные люди, и среди нас случилось такое, что несов­местимо с совестью врача, с гражданским долгом... Это позор! — волновался он и сжимал кулаки, словно собирался вступить с кем-то в драку. — Хотел бы я, чтобы это была ошибка,— пытался успокоить себя серьезно испуганный доктор Калчев. — Какая там ошибка... Это крупное дело, вот увидите! — вмешался в разговор Симанский, протирая стекла своих очков. Он давно уже перестал тревожиться за судьбу профессора и сейчас говорил совершенно спокойно. — Позор! — повторял Горанов. — Жутко пред­ставить, что цезий найдут у кого-нибудь из нас. Что вы думаете? Это так страшно, чудовищно, позорно... — Да, вор должен радоваться, если на его долю выпадет только позор и срам, но мне ка­жется, что он отправится на тот свет раньше профессора! — со злой иронией перебил Горанова Симанский. — Я все равно не верю, что может случиться такая отвратительная вещь,— испуганно наста­ивал доктор Калчев. Только Васильев сердито молчал. Забинтован­ная рука у него болела, и самые мрачные мысли не выходили из головы. «Значит,— думал он,— Антонова поддержи­вает тайное знакомство с этой жирной мордой, с этим истеричным типом... Почему они скры­вают? Зачем тот солгал? Отчего она никогда не говорила мне о нем? Наконец, почему она не оттолкнула меня, если с ней этот тип... Или же здесь кроется что-то другое, чего я не могу понять?» Вошел доктор Попов. — Коллеги,— сказал он,— я вас очень прошу: во время допроса постарайтесь сделать все, чтобы помочь разоблачить вора. — Будет допрос? — спросил Калчев. — А вы что думали? — взглянул на него Симанский.— На прием вас не пригласят. — Все же... нас можно было бы и не подозре­вать,— пожал плечами Калчев, которого оскорб­ляло подозрение. Симанский засмеялся. Васильев вообще не реагировал на это сооб­щение. Он продолжал размышлять, припоминал свои последние встречи и разговоры с красивой медсестрой, анализировал слова и мысли и не находил никаких признаков ее неискренности. Когда доктора Горанова вызвали на допрос, Симанский подошел к Васильеву и сказал: — Помните, дорогой друг, я вам говорил, что враг подкапывается под жизнь профессора. Выходит, это была не пустая фантазия, и в мо­ей голове есть кое-какой умишко... Васильев окинул его острым взглядом и от­ветил: — Да, вы очень умны! — Не вижу причины для иронии,— смутился Симанский. — Я тоже не вижу причины, зачем вы напо­минаете, как вы умны и какая богатая у вас фантазия. Зато у вас неважная память,— заме­тил он, намекая на то, Что Симанский скрыл свое знакомство с Антоновой. — Артериосклероз в вашем возрасте — ред­кое явление!— добавил доктор Калчев, невольно оказавшийся свидетелем их разговора. Васильев усмехнулся и замолчал. Через три—четыре минуты вернулся Горанов, и, трепеща от волнения и страха, на допрос пошел Калчев. Горанов сердито сопел и ходил по комнате, не находя себе места. — О чем вас спрашивали? — небрежно поин­тересовался Симанский и, вынув из кармана маленький ножичек, начал чистить ногти. — Ни о чем особенном,— ответил старый врач. Видимо, он был не намерен ни о чем рас­сказывать. — Понимаю,— многозначительно улыбнулся Симанский.— Но не понимаю, почему вас не отвели в другую комнату и вообще почему нас держат здесь вместе. Это не в нашей практике ведения следствий! — Выходит, вы хорошо знакомы со следст­венной практикой,— сухо заметил Горанов. — Да, слыхал кое-что. Да ведь это не тай­на...— сказал Симанский. Вновь наступило молчание. Горанов продол­жал шагать по комнате. — Как здесь душно! — произнес Симан­ский и открыл окно. Он облокотился на под­оконник и, глядя в окно, продолжал забавляться ножичком. Через две минуты вернулся Калчев, и вместе с Чубровым на допрос пошел Симанский. — Неприятная история, невольно чувствуешь себя преступником! — охрипшим от волнения голосом тихо произнес бледный как мел Кал­чев.— И главное — исчезло самое необходимое и как раз перед операцией! А что если бы мы уже вскрыли череп? — Закрыли бы его и ждали,— сказал Горанов. — Шутки в сторону! Честное слово, ничего особенного мне не сказали и почти не спраши­вали, но я чувствую себя соучастником кражи. Васильев продолжал молчать, и Калчев во­просительно взглянул на него. — Ты, коллега, не беспокойся! Они прият­ные люди. — Кто они? — как бы очнувшись ото сна, спросил Васильев. — Следователи. — А... Стало прохладно, и Калчев решил закрыть окно. Закрывая его, он воскликнул: — Посмотрите-ка! Наш ассистентик притво­ряется спокойным, а сам от страха забыл на подоконнике свой нож! Он взял нож в руки и начал рассматривать его. — Чудесный ножик. Посеребренный. У меня всегда была слабость к хорошим ножам, я даже коллекционирую их. Вскоре вернулся Симанский и еще в дверях, засмеявшись, сказал: — Здорово прощупывают! Вот увидите, обя­зательно найдут цезий! Тот, полный, с бритой головой, очень интересный человек. Сразу видно, что на этом деле собаку съел. Расспрашивал меня о разных мелочах, но видно, что пони­мает... Интеллигентный человек. — И все же интересно, куда же делся этот чертов цезий? — спросил Горанов, когда Ва­сильев выходил из комнаты. — Одно бесспорно,— ответил ему Симанский: — человек, который взял его, сделал это с недобрым намерением. Здесь видна рука того, кто заинтересован в смерти профессора. Только так можно объяснить кражу! — Вы забыли свой нож, — сказал Калчев, протягивая его Симанскому. — Благодарю вас, тут обо всем забудешь. Этот нож — подарок профессора, и мне было бы очень жаль потерять его.— Симанский раскрыл нож, показал своим собеседникам все его лезвия, сложил и снова убрал в карман. — Все это выглядело бы очень интересно и даже забавно, если бы не опасное состояние профессора,— вернулся к прежней мысли Кал­чев. — Какая там забава, доктор? Это ужас! — резко возразил Симанский.— Идиот, который взял цезий, заслуживает виселицы. — А что если цезий распался так, сам по себе? Например, ускорился радиоактивный рас­пад, и металл исчез, прежде чем его успели взять? — снова задал вопрос Калчев, всегда с недоверием относившийся к химико-физическим законам. — Таких фокусов в атомной физике не бы­вает,— рассмеялся Симанский и затем спро­сил: — А почему не видно сестры? Где она? — Она в комнате дежурных. Вероятно, ее уже допросили,— ответил Калчев. — Они очень быстро задавали вопросы,— заметил Симанский и, встав перед открытым окном спиной к остальным, вынул зажигалку, взял в рот сигарету и закурил ее.— Хоть бы скорее нашли цезий! — сказал он и повернулся лицом к доктору Калчеву. 7 Когда Васильев вышел из комнаты, Аврониев обратился к Балтову: — Да, дорогой, вор не такой глупец, чтобы войти сюда с цезием в кармане. Он предугадал наши намерения и благополучно избавился от цезия. — Но я же везде искал,— возразил Балтов. — А в процедурной, где все задержан­ные? — Я был около двери. Если цезий внутри, аппарат уловил бы его. Этот цезий достаточно радиоактивен... Если только вор не спрятал це­зий в плотную металлическую или толстую свинцовую обертку или не оставил где-нибудь вне здания. Но это только временно спасет его, так как и металлическая обертка станет радио­активной... — Гм... Да... Обыск — самое легкое дело,— сказал Аврониев.— А ты искал под окнами, во дворе? — Конечно. Аврониев поднялся со стула, погасил дымя­щуюся сигарету и тихо, как бы самому себе, сказал: — Тогда мы его схватим.Чудес не бывает... В этот момент где-то совсем близко раздался треск мотора. Удаляясь, он постепенно смолк. Аврониев мгновенно выбежал из комнаты, оставив своих помощников в недоумении. — Чубров! — закричал он,— Сейчас же про­верь, что это за машина! И пусть зайдет док­тор Попов! Он вернулся в комнату и неожиданно спросил Балтова: — Значит, если вор спрятал проволочки в металлический предмет, их труднее обнаружить твоим аппаратом? — Да, но через некоторое время металличе­ский предмет тоже станет радиоактивным, и эта можно будет обнаружить аппаратом,— ответил. Балтов. — Значит, если я спрячу проволочку в свои часы, сами часы станут радиоактивными? — Да, конечно. Вторичная радиоактивность» будет слабее, но счетчик, несомненно, обнаружит ее на расстоянии нескольких метров. — О, это очень интересно! Вошли Чубров и Попов. Растерявшись сначала после пропажи цезия, доктор снова овладел собой, и к нему вернулось прежнее спокойствие и уверенность. Очень вну­шительный в своем белом докторском халате, он подошел к Аврониеву. — Что это была за машина? — спросил его подполковник. — Из управления по очистке улиц. Она за­брала мусор во дворе нашей больницы. Во двор она въехала вместе с одной из наших машин, и-потому вы ее не заметили. — Но почему она приехала так поздно? Я не слышал, чтобы мусор убирали ночью. — Этого я не знаю. — А раньше у вас случалось, чтобы мусор вывозили F) такое позднее время? — За время моей работы этого не бывало,— уверенно ответил главный хирург. Аврониев прищурил глаза и вдруг рассмеялся. — Выдали себя! — воскликнул он.— Нако­нец-то выдали себя! Я этого ожидал. Другим способом нельзя было проникнуть во двор, и они воспользовались машиной для вывозки му­сора. Все глядели на него с удивлением. — Мы ищем цезий здесь, а они уже вывезли его. Быстро машину, Чубров! —Аврониев начал застегивать плащ. — Куда из больницы вывозят мусор? — спросил он Попова, который смотрел на него с открытым недоверием. — Не знаю, но сейчас скажу,— произнес док­тор и вышел из комнаты. Казалось, теперь он был убежден в неспособности следователя. — Мусор находится в помещении, располо­женном как раз под окном процедурной, не так ли? — спросил Аврониев своего помощника. — Так точно, там! — подтвердил Чубров, не менее других удивленный наблюдательно­стью начальника. — Ей-богу,— заявил Балтов,— совершенно не могу тебя понять, словно ты говоришь на языке пушту. Заставляешь меня рыскать со счетчиком, людей допрашиваешь без всякого обыска, а в заключение вдруг бросаешься за какой-то слу­чайной машиной! — Случайной! — иронически повторил Авро­ниев.— А я думаю, что не случайной... И во­обще нас часто выручают такие «случайности»! Попов вернулся и с холодной вежливостью сообщил: — Мусор вывозится за город и сваливается во многих местах прямо в поле. Говорят, там есть специальные ямы. Аврониев отдал распоряжение своим людям, остававшимся в больнице. Затем он вышел во двор, нашел место, куда сваливали мусор, и взглянул наверх. Как раз над ним светилось окно процедурной. Ему показалось, что в окне мелькнул силуэт Симанского. — Случайность! — снова повторил он и по­качал головой. Через несколько минут Аврониев, Балтов, Чубров и два милиционера выехали на мусор­ную свалку. Балтов держал на коленях аппарат. 8 Дождь по-прежнему лил как из ведра. На шоссе стояли лужи, а в кюветах бурлили ручьи. Машина летела с бешеной скоростью — таков был приказ Аврониева. Все шестеро молчали. Каждый старался разгадать причину, кражи, угрожавшей профессору смертью. Ни с кем из них еще не случалось такого необыкновенного приключения. Разыскивать четыре радиоактив­ные проволочки не толще волоса на территории огромного города! Это потруднее, чем искать иголку в стоге сена. У шлагбаума контрольного поста милиции их ждала машина управления по очистке города, которая при возвращении с мусорной свалки была задержана по приказанию Аврониева. Вы­скочив из машины на ходу, подполковник во­шел в будку контрольного поста. Там находи­лись двое рабочих и шофер из управления по очистке города. . — Кто заставил вас вывозить мусор в такой поздний час?—спросил он. — Иванов, наш начальник, позвонил по те­лефону и сказал, чтобы мы обязательно вывезли из больницы мусор, потому что завтра там бу­дет проверка и им может попасть. Он обе­щал заплатить нам вдвойне за сверхурочное время, и мы согласились,— ответил один из ра­бочих. — А по графику когда вы должны были вы­возить мусор? — Завтра рано утром. — И вы не могли подождать до утра? — Но мы же вам сказали, что утром будет проверка,— пояснил другой. — А где свалили мусор? — В поле для этого сколько угодно места! Там сваливают половину мусора со всей Софии. Мы ссыпаем в большой овраг у реки. — Можете показать место, куда вывалили мусор? — В такой темноте... Это нелегкое дело! Там очень много мусора, и его трудно отличить. Ведь это же мусор! Где там узнать, да еще в такой дождь! — объяснил первый рабочий. Он явно хотел как можно скорее избавиться от следова­теля. Но другой рабочий заметил: — Давайте попытаемся, может, найдем. Аврониев взглянул на него и спросил: — Как тебя зовут? — Юсуф. — Ну, Юсуф, залезайте в вашу машину и по­езжайте прямо к оврагу! — приказал подпол­ковник. Дождавшись, когда они выйдут, он позвонил по телефону, — Иванова! — услышал Балтов голос Авро­ниева. Машины двигались по полю мимо редких до­мов. Столица потонула в непроглядной дожде­вой ночи. Путь становился все труднее и труд­нее: кругом была непролазная грязь. Машины забуксовали и остановились около кучи мусора и шлака. Влево и вправо от ма­шины виднелись холмики мусора, одни уже раз­ровненные, другие только что насыпанные. Все вылезли из машины. Дождь продолжал идти, холодный, неприятный. — Ищите следы! — приказал Аврониев. — Ничего не видно, следы смыты дождем,— ответил Чубров. Зажгли карманные фонарики. Везде, куда па­дал свет, виднелись кучи мусора, белели куски бумаги, блестели еще не заржавевшие консервные банки, темнели отбросы. Пахло гнилыми овощами. Балтов с отвращением сплюнул и подумал: «Искать цезий в этом болоте! Это просто сума­сшествие!». Свет включенных фар вырывал из темноты только силуэты людей. — Давайте сюда аппарат и идите вперед,— послышался откуда-то из мрака голос Аврониева. Один из милиционеров вынул счетчик из футляра и пошел вперед. Балтов последовал за ним, освещая фонариком циферблат счетчика. Аврониев шел позади. Лучи света врезались в сплошную завесу дождя. Но никто не обращал внимания на ли­вень. Вся группа медленно продвигалась в глубь оврага. — Вспомните, в какую кучу вы свалили му­сор? — спросил Аврониев рабочих. — По-моему, где-то там, дальше. Темно же, товарищ, трудно сказать точно, где свалили. Если бы не связывались с этой мерзостью, сей­час сидели бы в тепле! — сказал первый рабо­чий. — Попытайтесь припомнить,— сказал Авро­ниев и, вдруг остановившись, осветил фонари­ком их лица.— Послушайте, товарищи,— мягко Произнес он,— от этого зависит жизнь человека, очень хорошего человека. Вы должны помочь! — Да что там, поищем, товарищ,—сказал Юсуф.— Кажется, мы свалили мусор в низине. И он исчез в темноте. Прошло уже пятнадцать минут. Рука Балтова начала дрожать от напряжения, свет фонарика тоже дрожал, а стрелка на циферблате аппарата замерла, как заколдованная. Словно призраки, двигались люди по этой пустоши почти без вся­кой надежды найти драгоценные проволочки. — Черт бы побрал этот счетчик! — злился физик.— Может быть, он поврежден? Нужно было взять из института два аппарата... Обошли вдоль и поперек весь овраг, но ни­чего не обнаружили. Балтов промок до нитки — он уже чувствовал, как вода стекала по его телу. Встретив рабочих, он не сдержался и раздраженно сказал им: — Эх вы, глупцы, как это вы не знаете, где сваливали мусор? — Да как узнать, товарищ! В такой дождь сам черт ничего не разберет! Группа приблизилась к яме, откуда доносился сильный запах сероводорода и гниющих овощей. — Это не то, здесь старая свалка,— сказал кто-то. — Мусор из больницы, наверное, пахнет ле­карствами,— высказал предположение Чубров, который нес аппарат. Руки у него дрожали от усталости и напряжения. — Еще немного, и мы не будем ощущать ни­какого запаха — все схватим насморк! — ругался физик. Аврониев продолжал молча идти позади всех и вглядывался в светлые пятна. Он упорно искал следы машины. Казалось, поиски были безнадежны. Вдруг из темноты появился Юсуф, который блуждал где-то в стороне с фонариком Аврониева. — Эй, товарищ,— обратился он к подполков­нику,— я, кажется, нашел место, куда мы вы­валили мусор! Все остановились. — Где? Говори скорей! — бросился к нему Балтов. — Там, в низине. Идите за мной! Вся группа бросилась за рабочим. Споты­каясь, увязая в грязи и шлаке, падая, ругаясь, все бежали вперед. Мусорная яма появилась пе­ред ними так неожиданно, что они едва не по­падали в нее. Чубров с аппаратом в руках толь­ко чудом удержался на краю. Балтов держал фонарик так, чтобы свет падал на шкалу аппарата. Все, у кого были фонари, на­правили лучи света на циферблат счетчика. — Ничего нет! — мрачно произнес физик и, повернувшись к Юсуфу, добавил: — Ты, братец, что-то спутал. — Да здесь же, здесь мы проезжали! — на­стаивал Юсуф. В разговор вмешался Аврониев. — Чубров, а ну-ка пройди с аппаратом чуть-чуть вперед. Наклонись! — скомандовал он. Чубров прошел вперед и наклонился над об­рывом. — Смотрите! — закричал Балтов. — Ах! — хором воскликнули все. Стрелка на циферблате слегка качнулась и | отклонилась на одно деление вправо. — Еще вперед, Чубров! Осторожно, не упа­ди!— отдал команду Аврониев. В его голосе слышалось волнение. Лейтенант спустил обе ноги в яму и с трудом удерживался, чтобы не упасть. — Отклоняется! Отклоняется! — кричали все. Дрожа от возбуждения, Балтов думал: «Только бы не что-нибудь другое!». Вдруг Чубров соскользнул по мокрому шлаку и вместе с аппаратом полетел вниз. — Ушибся? — закричал сверху Авроииев и прыгнул вслед за ним, освещая дно ямы фона­риком. Края ямы были пологими, а глубина не пре­вышала двух метров. Подполковник прыгнул удачно, быстро поднялся и бросился к Чуброву. Чтобы предохранить аппарат от повреждения, тот упал на спину, держа счетчик над собой. Аврониев осветил шкалу и, всегда такой спокой­ный, сдержанный, едва сдержал крик. Стрелка дрожала на последнем делении циферблата. Сильная радиоактивность! Один за другим все спрыгнули вниз. Никто из них еще никогда не испытывал такого волнения. Спасительных проволочек не видно, никто не знал, как их найти в горе мусора, но они здесь, это несомненно. А остальное сделает счетчик! Сейчас все свято верили в аппарат, от которого зависела судьба человека. Люди бросились разрывать размокший от дождя мусор. Лучи всех фонариков слились в одно большое светлое пятно. Пока рабочие хо­дили за лопатами, Балтов нашел в куче старых бинтов первую проволочку. Чубров нашел вто­рую и третью. Но где же четвертая? Они обыскали все, но четвертой проволочки не было. Балтов догадался распорядиться, чтобы к машине унесли три найденные проволочки. Стрелка счетчика медленно возвратилась к ну­лю, и он понял, что четвертой проволочки в яме нет. Она была где-то в другом месте. — Поехали! — приказал Аврониев. Люди пошли к машинам. Аврониев прибли­зился к Балтову и тихо прошептал: — Дела поправляются. Сейчас у нас появил­ся еще один союзник! — Кто же это? — Четвертая проволочка. — Ты думаешь, что ее нет здесь не слу­чайно? — Думаю, что она выдаст нам вора! Он взял проволочку себе как доказательство успешной кражи. Может быть, он должен отчитаться кому-то. Или же, если он умнее, он решил сбить нас со следа и подложил ее кому-нибудь другому, чтобы мы поймали его с поличным. Но и первый, и второй варианты нас устраивают. Он за­помнит эти поиски цезия! Аврониев был возбужден, как охотник, кото-. рый приближается к дичи и предчувствует, что она не уйдет от него. 9 Подполковник Аврониев, Балтов и Йозов на­ходились в кабинете главного хирурга, а в кори­доре стоял Чубров. Другие оперативные работ­ники окружили здание больницы. Подполковник был убежден, что преступник и четвертая про­волочка находятся в больнице. «Если преступник пытался избавиться от про­волочек, значит, он почувствовал опасность. И эта опасность останется, пока он находится в зда­нии больницы. Иначе он ни за что не выбросил бы проволочки. Тогда нельзя было бы объяс­нить, зачем он оставил себе четвертую прово­лочку,— размышлял Аврониев.— Если я прав, то преступник здесь». Операция началась как раз вовремя. Попову ассистировали только доктор Горанов и сестра Антонова, которых Аврониев вынужден был временно освободить. Размышляя о случившемся, Аврониев пришел к выводу, что преступником мог быть только один из трех — Васильев, Симанский или Анто­нова и что вор не обошелся без помощника. Кто был вором и кто помощником — об этом при­ходилось пока только гадать. йозов предполагал, что присутствие в боль­нице Симанского не случайно и очень подозри­тельно. Балтов колебался — может быть, кража совер­шена не работником больницы, и вся эта исто­рия является результатом простой случайности? В первую очередь они занялись допросом Калчева. Под столом находился счетчик Гей­гера, установленный так, что его видели только Аврониев и Балтов, а допрашиваемый даже и не подозревал о его существовании. Сначала Калчев был очень испуган, но те­перь, когда проволочки нашлись, успокоился и подробно рассказал обо всем, что случилось в этот вечер. Его рассказ убедил всех троих, что кражу совершил не он. Допрос вел Аврониев. Он внимательно вслушивался в каждое слово врача, заставлял егоповторять известные из первого допроса вещи. Йозов стенографировал. Между прочим, Калчев вспомнил о том, что у Васильева плохое настроение. Аврониев спросил: — Скажите, что вы знаете об отношениях между ним и медсестрой Антоновой? — Как вам сказать,— Калчев пожал пле­чами.— Не люблю распространяться на эту тему, но большинству известно, что они дружат, любят друг друга... В какой стадии все это, не знаю. Васильев несколько вспыльчив и мните­лен, но таким сердитым, как сегодня, я еще не видел его... — Не поссорились ли они сегодня? — Не знаю, но вряд ли, потому что Васильев не отходил от кровати Родованова, а потом поехал за цезием. В это время Антонова гото­вила операционную, и они едва ли виделись долго. — Значит, причина плохого настроения Васильева иная? . — Не знаю. Я застал его вместе с Симанским. — Когда вы увидели Симанского? — Когда пришел в палату заменить Василь­ева, который должен был ехать за цезием. — Тогда у него было хорошее настроение? — Да, неплохое. — А когда вы заметили, что он на кого-то сердит ? — Примерно через полчаса после того, как они вернулись, за несколько минут до исчезновения цезия. — Это интересно! — шепнул Балтов следова­телю.— Нужно разобраться в причине этой странной раздражительности... — Вы свободны,— сказал Аврониев Калчеву. — Могу ли быть полезен чем-нибудь еще? — спросил Калчев. — Пока нет. — Очень интересно! — произнес Аврониев, когда Калчев вышел. Позпонил телефон, и подполковник поднял трубку. — Да, да! Ясно. Да! — кратко ответил он и тихо сообщил Балтову: —  Начальник управле­ния по очистке города Иванов сегодня вечером не отдавал распоряжения о вывозе мусора из больницы. — Да ну?! — удивился Балтов, все еще склонный думать, что проволочки попали в му­сорную яму случайно. — Кто же тогда звонил? — обратился Йозов к Аврониеву. — Выходит, кто-то другой выдал себя за Иванова. Этот же человек знал, что проволочки будут выброшены в мусорный бункер. Известили его об этом из здания больницы, так как пре­ступник не мог знать, в какой комнате мы его задержим и откуда он сможет выбросить про­волочки. Так как все были задержаны, совер­шенно исключается, что проволочки были укра­дены и выброшены посторонним лицом. Следо­вательно, из больницы каким-то образом пере­давались сигналы! Аврониев говорил спокойно, и рассуждения его были очень убедительны. — Но как? Как передавались? — спросил Иозов. — Карманным фонариком медсестры Антоно­вой,— произнес Аврониев.— Хорошие снимки она промывала! Но все же они слишком рано бросили цезий в мусор. И почему сигнализация велась не из процедурной? Балтов был изумлен находчивостью и пытли­востью своего друга. — Кто? Кто? Кто? — задавал себе вопрос Аврониев и стискивал руками голову.— Дело за­путано, но мне кажется, что мы приближаемся к разгадке. А с помощью четвертой проволочки они непременно попытаются замести следы. В этом я теперь не сомневаюсь. — Произвести новую проверку со счетчи­ком? — спросил физик. — Нет, не нужно. Четвертая проволочка це­зия появится здесь. Запомни это. Они сами при­несут ее сюда, чтобы выкинуть какой-нибудь но­мер.—Аврониев постучал кулаком по столу. Наступило молчание. — Знаешь что? Из всех я склонен подозревать только Симанского,— вдруг произнес Балтов. Аврониев рассмеялся. — Это не трудно предположить, но трудно обосновать, потому что нет абсолютно никаких улик. Во-первых, Симанский не имел доступа к цезию, так как он ни разу не входил в проце­дурную. Во-вторых, он друг профессора, его до­веренное лицо, самый близкий человек. Что странного в том, что он захотел присутствовать при операции? Он получил официальное разре­шение,— подполковник поглядел на своих това­рищей.— Но, вопреки этим фактам, мы имеем все основания подозревать его. Мое внимание всегда привлекали хорошо подобранные факты. Я убежден, что часто за видимым алиби скры­вается преступление. И все же, хотя мы можем подозревать кого угодно, но до тех пор, пока у нас нет доказательств, мы ничего не можем предпринять. — Но если исключим Симанского, остается только Васильев,— напомнил Балтов. — У него безупречная общественная и на­учная репутация,— добавил Йозов, который на­вел справки обо всех задержанных. — Верно, но на допросе все подчеркивали, что сегодня у Васильева внезапно испортилось настроение. И это случилось за несколько минут до кражи. Он был не в себе, хотел уйти, ему не работалось, он даже чуть не нагрубил доктору Попову. И вообще он изменился. Меня ин­тересует, что испортило ему настроение. Выхо­дит, он или знает что-то, или же сам запутан в этой истории,— сказал Аврониев. — По-моему, Васильев мог бы рассказать нам многое,— заметил Балтов. — Это мы проверим,— Аврониев встал и вы­шел в коридор, по которому продолжал ходить Чубров.— Я пойду посмотреть, как идет опера­ция. Когда вернусь, пригласи ко мне Васильева. Набросив на плечи белый халат, подполков­ник тихо открыл дверь в операционную. На мгновение он зажмурился от яркого света. Слышалось только позвякивание хирургиче­ских инструментов и тяжелое дыхание больного. Склонившись над открытой черепной коробкой, профессора, доктор Попов перевязывал кровото­чащий сосуд и одновременно делал облучение. Доктор Горанов молча помогал ему. Было ясно, что операция очень сложная. Все молчали, ни­кто не производил ни малейшего шума, словно боясь, что любой звук может помешать ра­боте. Горанов бросил на вошедшего недовольный взгляд: даже здесь не оставляют его в покое! Увидев подполковника, Антонова вздрогнула и протянула доктору Попову не тот инструмент, который был нужен ему. — Внимательнее, сестра! — шепотом заметил главный хирург. Но сестра, казалось, еще больше смутилась. Она протянула опять не тот инструмент. Попов нервно отбросил его и сам взял нужный инстру­мент. Аврониев заметил это, припомнил также сце­ну с фонариком... Затем подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, сказал: — Не нужно нервничать, сестра! Краска разлилась по ее лицу. Не владея  собой, она отвернулась и начала искать какое-то! лекарство. — Как больной? — тихо спросил Аврониев. — Пока удовлетворительно,— шепотом отве­тил главный хирург,— теперь кровоизлияние уже не так опасно. Аврониев улыбнулся. Затеи, полюбовавшись искусной работой Попова, на цыпочках уда­лился. В это время Калчев вошел в комнату, где оставались Симанский и Васильев. — До каких пор нас будут держать здесь? — тотчас же спросил его Симанский, который не сомневался, что их разговор подслушивается.— Пока наша милиция закончит следствие, про­фессор скончается! А у меня с утра очень важ­ная работа... Калчев пожал плечами. — А вы видели аппарат для определения ра­диоактивности? Счетчик Гейгера. Такая, знаете, коробка...— Симанский руками показал размер аппарата. — Не заметил ничего похожего. — О, тогда они ничего не найдут! — резким голосом сказал биолог.— Как они не могут до­гадаться? При помощи счетчика Гейгера можно немедленно обнаружить цезий. Почему бы им не попытаться? — Когда вас пригласят на допрос, скажите об этом,— серьезно посоветовал ему Калчев. Калчев вышел из комнаты, и Симанский со­чувственно спросил Васильева: — Вы, наверное, испугались, а? — А чего мне бояться? — врач бросил на него острый взгляд.— Пусть боятся те, кто обманывает,— прибавил он, подчеркнув слово «об­манывает». — Я вас не понимаю,— любезно ответил Си­манский. — Ничего, еще поймете! — Мне кажется, вы меня запугиваете,— иро­нически улыбнулся Симанский. — Комедиант! — в голосе Васильева слыша­лось презрение. — О! — воскликнул Симанский, но в этот мо­мент дверь отворилась и на пороге появился Чубров. — Товарищ Васильев, прошу вас! Васильев слегка побледнел, но уверенно по­шел за Чубровым. Хмурый, раздраженный, Васильев вошел в ка­бинет Попова. Еще с вечера, когда он повредил руку и когда Симанский солгал ему,— а этого никто, кроме него, не знал,— настроение у него резко изменилось, и почти все заметили эту пе­ремену. Рука у него сильно болела, но он не при­нимал никаких мер, так как эта боль была ни­чтожной по сравнению с другой, нравственной, болью, которая мучила его вот уже два часа. Совершенно неожиданно для себя, припомнив все обстоятельства, связанные с исчезновением цезия — как он принес цезий в процедурную, где находились люди, когда они пришли в боль­ницу, свой разговор с доктором Поповым, свою ревность, — он пришел к логическому и трудно опровержимому заключению. Он был поражен: кража совершена человеком, которого он считал ангелом... Антоновой! Внезапно он понял, что ее и Симанского свя­зывают какие-то тайные узы. Он больше не сомневался, что Симанский приказал ей совер­шить кражу и пришел в больницу только с этой целью. Кража произошла как раз в тот момент, когда Антонову послали за цезием в процедур­ную. Она вернулась очень быстро и никто не заметил, как у нее дрожали руки... А он так сильно любил ее! До нее он не ду­мал о женщинах. Вся его жизнь проходила в ра­боте и только в работе, без особых радостей, без любви. И вот здесь, в этой больнице, он встре­тил Марию, и она стала для него самым дорогим человеком... Что он мог сказать следователю? Все так за­путано. Горячая, искренняя, глубокая любовь и жгучая ненависть к подлости, лжи и измене бо­ролись в его душе. Вихрь этих чувств захватил его, и, ошеломленный, он не знал, что делать. Аврониев внимательно наблюдал за ним. Он чувствовал, что в душе молодого врача происхо­дит острая борьба, и не сомневался, что причи­ной ее была Антонова. Более того, Аврониев был убежден, что Васильев знает, кто преступ­ник, если он сам по каким-то соображениям не совершил кражи. Балтов сидел за столом, лицо его было спря­тано за абажуром настольной лампы. Йозов про­сматривал стенограммы следствия. Васильев стоял посреди комнаты. Вдруг Балтов, едва сдерживая волнение, на­ступил на ногу своему другу... Аврониев бросил взгляд вниз, на шкалу аппа­рата. Стрелка резко отклонилась вправо. Сильная радиоактивность! Лицо подполковника не дрогнуло, хотя удивление его было безгранично. Он не ожидал, что цезий окажется у Васильева. — Подойдите, пожалуйста, поближе и сади­тесь,— пригласил он Васильева, продолжая вни­мательно наблюдать за ним. «Такой молодой, серьезный, а уже!..» — думал Аврониев. Он не видел здесь логики. Ему, опыт­ному разведчику, было трудно поверить, что Ва­сильев мог решиться на такое гнусное преступ­ление. Балтов написал карандашом на листе бумаги: «Просто нельзя поверить!» От приближения Васильева к столу стрелка еще сильнее отклонилась вправо. Было ясно, что источник радиоактивности у него. Следователь начал допрос с обычных вопро­сов: когда поступил в больницу? Какую работу выполнял? Кто назначил его ассистентом на опе­рацию? Ассистировал ли он при других опера­циях? При каких именно? Что делал, когда на­чалась операция? Часть этих вопросов Васильеву уже задавали во время первого допроса, и он отвечал рассеянно, медленно и даже путано. Вместо того чтобы успокоиться, он еще больше начал волноваться и совершенно запутался. И Аврониев чувствовал: просто невозможно, чтобы этот человек совершил кражу цезия и во­обще был причастен к преступлению. Он то и дело бросал взгляды на шкалу счетчика, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Да, стрелка сильно отклонилась вправо. Следователь недоумевал. Васильев вез цезий с аэродрома. Значит, он имел превосходную воз­можность скрыться вместе с ним так, чтобы сорвать операцию и даже быть на некоторое вре-: мя в безопасности. Кроме того, во время опера­ции или просто во время дежурства у больного он мог, не прибегая к краже цезия, сделать так, чтобы Родованов умер. Логика противоречила показаниям счетчика, и Аврониев начал подозре­вать возможность шантажа. «Или я ничего не понимаю, или это самый искушенный преступник из всех, каких я встре­чал!»— решил Аврониев и вдруг, прервав тяго­стную тишину, воскликнул: — Доктор, а ведь цезий-то украли вы! Васильев побледнел. У него задрожала ниж­няя губа, и он нервно, хриплым голосом прого­ворил: — Это неправда! — Как неправда, когда у вас находится одна проволочка цезия,— встал со стула Аврониев. Васильев вскочил. — Не брал я никакой проволочки! А если вы решили шантажировать меня, это другой вопрос! — Проволочка у вас,— настаивал Аврониев. — Неправда! — У  вас! — Вы фантазируете! — закричал молодой врач, готовый с кулаками наброситься на Аврониева. Аврониев медленно подошел к нему. — Простите,— сказал он,— но я должен вам доказать, что отрицать бессмысленно. Выложите на стол все содержимое ваших карманов. Абсолютно все! Васильев молча подчинился. Сунув левую руку в карман, он закусил губу от острой боли. — Что с вами? — спросил Аврониев, не сво­дивший с него глаз. — Рана на руке. Лучше было бы, если я не ездил за этим проклятым цезием. Мало того, что я чуть было не попал в аварию, — сейчас вы хотите сделать из меня преступника! Я привез цезий, и я же его украл! Где же логика? — Что за авария? — На машину, в которой я ехал с аэродрома, едва не налетел грузовик. Васильев скова сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда несколько листов бумаги. Из них выпала на пол маленькая, тонкая, как волос, проволочка. Аврониев быстро поднял ее, положил на бе­лый лист бумаги и молча показал Васильеву. Врач в ужасе широко раскрыл глаза. Он стоял как вкопанный, и с его судорожно сжатых губ слетело только одно слово: — Цезий! Целую минуту никто не нарушал тишины. Балтов не сводил глаз с Васильева, а Аврониев размышлял: «Что же это? Если он взял ее, то неужели он такой болван, что положил прово­лочку во внешний карман пиджака? Просто невероятно!» Силы покидали Васильева, но вдруг он снова закричал: — Это неправда! Это шантаж! Эту проволоч­ку я никогда не клал в свой карман! — Но кто же тогда? — спросил Аврониев, укладывая проволочку в пробирку. Васильев смутился: — Не знаю... Откуда я знаю, кто... Но я не виноват... Неужели вы серьезно думаете...— говорил он взволнованно, бессвязно, как будто только теперь осознал значение всего, что слу­чилось с ним.— Клянусь вам, товарищи, я не брал проволочки. Не понимаю, как она оказа­лась в моем кармане. Не понимаю... Аврониев продолжал смотреть прямо в глаза Васильеву. Затем он перевел взгляд на его за­бинтованную руку. — Успокойтесь,— сказал он.— Расскажите, где и как вы получили ранение. Васильев рассказал так же несвязно, отры­вочно, но все же достаточно ясно, как он и Симанский поехали за цезием на аэродром, как он возвращался и как на их машину едва не налетел грузовик с номерным знаком, оканчивавшимся цифрой «32». — Тридцать два,— повторил Аврониев.— А почему этот грузовик не остановился? Почему, шофер грузовика не подошел к машине? Зачем он стоял в переулке за перекрестком? Сади­тесь,— сказал он врачу.— Теперь расскажите еще раз все, что с вами случилось, но со всеми подробностями. Как вы вышли из больницы, о чем говорили, как сели в машину, что произ­вело на вас впечатление, как приехали на аэро­дром, какой разговор состоялся у вас там... сло­вом, все с самыми мелкими подробностями. Васильев взглянул на него, потом на Балтова, который ободряюще улыбнулся ему, и снова почувствовал, что им овладевает прежняя нере­шительность и раздвоенность. Но начав расска­зывать, он увлекся. Изредка на какой-то миг он испуганно замолкал, затем опять продолжал и так рассказал почти все, что произошло с ним в эту злополучную ночь. Аврониев задавал ему только наводящие во­просы: . — Как держал себя Симанский в операцион­ной? Что о» делал, когда вы искали цезий? Го­ворил ли он с кем-нибудь? С кем разговаривал Симанский в этот вечер? Васильев снова замолк. Он не знал, стоит ли рассказывать о том, что Симанский солгал ему, сказав, что не знает Антонову. Но это только подозрение... И он не решился поделиться им со следователем. Допрос продолжался. Васильев рассказывал: — В процедурной было жарко, и биолог часто отворял окно, чтобы проветрить комнату. — Какое окно? — Восточное. — То, что над мусорным бункером? — Да. — А не вытаскивал он что-нибудь из карма­нов? Не держал ли он в руках какой-нибудь предмет — книгу, носовой платок? — Нет, не держал. — Может быть, что-нибудь другое? — Нет, ничего, кроме перочинного ножа — подарка профессора, которым он чистил ногти. Когда вы позвали его на допрос, он так раз­волновался, что забыл ножик на подоконнике, и мы его разглядывали. — Не бросилась ли вам в глаза какая-нибудь особенность в этом ножике? — Нет, нож как нож. — Куда вы его дели? — Когда Симанский вернулся с допроса, пе­редали ему. Аврониев подошел к врачу, взглянул на неге обошел вокруг стула, на котором тот сидел, и все поняли, что он готовится задать самый важный вопрос. — Послушайте, Васильев, как по-вашему, не был ли знаком Симанский с кем-нибудь из постоянного персонала больницы до истории с цезием? Хотя Васильев ожидал этого вопроса, он вспыхнул, нижняя губа у него задрожала, а взгляд беспокойно забегал по комнате, словно в поисках опоры. — Не знаю,— ответил он, опустив голову. — Послушайте, Васильев,— снова повторил Аврониев,— мы вас хорошо понимаем, но ваш гражданский долг требует, чтобы вы ответили. Как бы глубоко это ни задевало вас. Сев за стол, Аврониев шепнул Балтову: — Дело совершенно ясное! Васильев все еще не поднимал головы. — Второй вопрос...— произнес Аврониев.— В чем причина вашего плохого настроения сего­дня? Врач снова ничего не ответил. Все молчали. Сколько времени длилось это молчание, никто не мог бы сказать. Взгляды всех были устремлены на врача. Он кусал губы и, казалось, был очень подавлен. Вдруг тихо, не поднимая головы, он произнес: — Антонова была знакома с Симанским рань­ше. Они пытались скрыть это от меня. — Можете быть свободны. Подождите в ко­ридоре,— сказал Аврониев. — Вот в чем дело! — сказал Балтов Йозову.—Сейчас увидим самое главное. Аврониев позвал Чуброва и приказал приве­сти Симанского. — Сейчас будет редкое представление,— ска­зал Аврониев двум своим помощникам.— Я уве­рен, что он окажет решительное сопротивление. Биолог вошел, спокойно остановился посреди­не кабинета и, протирая стекла очков, небрежно спросил: — Вы меня звали? — Да. — Чем могу быть полезен? — Многим,— любезно ответил Аврониев. — Я бы вас попросил побыстрее закончить эту неприятную процедуру, так как в девять ча­сов утра у меня лекция. Теперь я замещаю про­фессора. — Вы, конечно, устали? — Очень. Он говорил таким тоном, словно речь шла о погоде или еде. На его полном розовом лице не было и следа волнения или беспокойства. Сидевший в тени Балтов зорко наблюдал за Симанским. Физик с любопытством присматри­вался ко всем, кто приходил на допрос, и каж­дый раз задавал себе один и тот же вопрос: «Так ли выглядит преступник?» Он был убежден, что лицо человека говорит о многом и что на нем непременно должно быть отражено предрасположение к преступлению. В результате своих наблюдений он был уверен, что Васильев не тот, кого они искали, и что можно не сомневаться в его невиновности. Балтов поверил молодому врачу и теперь все свое внимание сосредоточил на Симанском. Судя по бесстрастно-спокойному липу биолога, он великолепно владел собой. А ведь доктор Попов другие говорили, что он был чрезвычайно взволнован болезнью профессора. Сейчас его спокой­ствие показалось Балтову неожиданным и стран­ным. У Симанского был вид человека, который не имеет никакого отношения к преступлению и, зная о своей невиновности, убежден, что через несколько минут его отпустят. И только глаза Симанского производили наБалтова совсем иное впечатление. Несколько лет назад физик встречал такие глаза у полицейских агентов и начальников, глаза прищуренные, нахальные, не стыдившиеся никаких поступков, готовые смотреть на все без малейшего угрызе­ния совести. Балтов был поражен холодным, спо­койным блеском и преступной твердостью этих глаз. Аврониев начал допрос, задавая вопросы не­брежно и быстро. Балтов понял хитрость своего друга: он допрашивал так, как будто речь шла о самой обыкновенной формальности, и вскоре он, извинившись, отпустит задержанного. Симанский попался на удочку. — Успокойтесь,— любезно сказал Аврониев,— не волнуйтесь, пожалуйста! — О, я спокоен! Кто в нашей стране не ве­рит народной милиции? — ответил Симанский, скрыв, что он раздражен любезным замечанием следователя. — Простите,— сказал Аврониев, — я подумал, что вы о чем-то беспокоитесь. Балтов едва сдерживал улыбку. — Я беспокоюсь только о том, что когда вы меня отпустите, у меня уже не останется време­ни подготовиться к практическим занятиям по биологии, которые начнутся в девять часов утра,— ответил Симанский. — Мы извинимся перед университетским на­чальством, да ведь и случай такой, что, напро­тив, вас нужно было бы похвалить за самоот­верженность и преданность профессору,— вста­вил Йозов. Симанский махнул рукой: дескать, он только исполнял свой долг. Подполковник взял в руки карандаш, начал что-то писать и вдруг сломал грифель. — Дай, пожалуйста, перочинный нож,— по­просил он Балтова. Физик поискал в карманах, затем, покачав го­ловой, ответил: — У меня нет. — А у вас, Йозов? — Я не ношу с собой перочинного ножа. Аврониев обратился к биологу: — У вас, товарищ Симанский, случайно нет ножа? Балтов ясно видел, что Симанский вздрогнул. Но ничто не изменило выражения его лица. Не колеблясь, Симанский поискал в карманах и вы­нул блестящий посеребренный нож. — Пожалуйста, точите,— протянул он ножи­чек Аврониеву.— Это подарок профессора. — По-видимому, вы с ним хорошие друзья? — заметил Аврониев, взяв нож. — Да, профессор очень любит меня, больше, чем других своих помощников. Могу даже ска­зать, что профессор относится ко мне с большим доверием и уважением... — И вы, конечно, заслужили его уваже­ние? — Следователь точил карандаш, не переставая расспрашивать Симанского об отношениях с профессором. Он невольно подумал: «Почему этот любимец до сих пор не спросил о здоровье профессора?» — А над чем вы работали с Родовановым в последнее время? — Над стимуляцией заживления ран. — Закончили ли вы работу? Какие получили результаты? — Мы очень много работали, но еще рано го­ворить о результатах. Последние опыты были обнадёживающими. Профессор намеревался по­ставить еще ряд экспериментов. Аврониев поднял голову и пристально взгля­нул на него. — Вчера вечером профессор Кирчев сказал мне, что Родованов уже закончил опыты и даже написал научную статью, которая, как он за­явил, будет опубликована в следующем номере научного бюллетеня. Симанский пожал плечами. — Об этом я не знаю. Насколько я осведом­лен, профессор не писал такой статьи. Если, ко­нечно, профессор не работал втайне от меня. — Как вы можете не знать? Ведь вы всегда работали вместе? Вы были в курсе всей научной деятельности профессора. И вообще, разве воз­можно, чтобы Родованов, так дружески распо­ложенный к вам, скрыл от вас конечные резуль­таты? — удивился Аврониев. — Честное слово, я сам удивлен! Неделю на­зад, до болезни профессора, у нас не было окон­чательных результатов...— Симанский говорил спокойно и только время от времени небрежно поглядывал на перочинный нож, который Авро­ниев сосредоточенно вертел в руках. Вдруг следователь откинулся на спинку кресла и незаметно опустил руку с зажатым в ней но­жом под стол, поближе к скрытому там счет­чику. Балтов тотчас же наступил ему на ногу. Оба одновременно взглянули на стрелку ап­парата: она отклонилась на  несколько делений вправо. Нож был радиоактивен. Не приходилось сомневаться, что в. нем был скрыт похищенный цезий, который и передал ему свою радиоактив­ность. Симанский внимательно следил за их движе­ниями и, когда их взоры на секунду обратились вниз, он понял, что это значит. Резко повернув­шись, он бросился к двери... Йозов подпрыгнул, как на пружинах, и ки­нулся за Симанским, но тут дверь отворилась, и на пороге появилась мощная фигура Чуброва. — Вы не очень любезны, господин Симан­ский,— сказал ему Аврониев. — Просто трудно объяснить, почему вы, такой воспитанный, со­страдательный и готовый к самопожертвованию господин, пытаетесь убежать, когда мы сами со­вершенно искренне хотим вывести вас отсюда! Симанский молчал. Следователь подошел к нему. — Ну, господин Симанский, успокоились?— спросил он.— Вам, я вижу, не мешает подлечить нервы. Вероятно, этого не знали те, кто поручил вам ограбить и убить профессора? — Вы ошибаетесь! — резко ответил Симан­ский и поднял голову. Его глаза сверкали не­скрываемой ненавистью и злобой.— У вас нет никаких доказательств, а без этого меня нельзя обвинять. — Доказательств? — засмеялся Аврониев.— Чубров, доставьте сюда первое доказательство... Антонову! Лицо биолога вытянулось, и он стал похож на раздавленную букашку. Очной ставки с Антоно­вой уже не требовалось. — Отвезите их в Управление! — приказал Аврониев. В кабинет вошел доктор Попов. — Как дела? Неужели Симанский? — он всплеснул руками. — Именно он,— подтвердил Аврониев.— Си­манский, доктор, и заставил нас искать цезий. — Но как это произошло? Как он мог? Он ведь не подходил к цезию?.. Зазвонил телефон. Аврониев поднял трубку. — Да. Слушаю, товарищ генерал. Да. Ясно. Да... Да... Дело уже закончено. Он положил трубку и обернулся к присут­ствующим. — Была предпринята попытка ограбить ка­бинет профессора. Шайка, прибывшая к инсти­туту на грузовике с номерным знаком «18032», проникла в сад, но была поймана с поличным. — Значит, враг...— заметил Попов.— Как же все произошло? Аврониев закурил сигарету и, усевшись в кресло главного хирурга, начал рассказывать: — Вы спрашиваете, как? Очень просто, док­тор! За день до болезни профессор Родованов закончил свою научную работу, имеющую боль­шое значение. В результате исследований он открыл ту среду, которая ускоряет заживление травмированной ткани. Это открытие мирового значения! И Симанский, которого очень заинте­ресовало изобретение шефа, решил с помощью заинтересованных лиц похитить его и передать за границу. К счастью, профессор заболел, иначе они отравили бы его. Чтобы покончить с про­фессором, его близкий «помощник» и «друг» Симанский пришел сюда, где с помощью мед­сестры Антоновой — агента иностранной разведки — похитил радиоактивные проволочки. До этого он пытался организовать аварию с маши­ной, на которой везли цезий с аэродрома. Но ка­тастрофа не удалась, и к месту столкновения устремились прохожие. Преступники скрылись, а Симанский пришел в больницу, чтобы присут­ствовать при операции. По его приказу Антоно­ва, отправившись за цезием, похитила проволоч­ки и передала их Симанскому. Он скрыл цезий в перочинном ноже, который, как вы заметили, посеребрен. Это на некоторое время помогло пре­ступнику, так как во время первой нашей про­верки он оставил нож на подоконнике. Поэтому наш аппарат ничего не обнаружил. Затем Си­манский испугался, что мы можем внести счет­чик в процедурную, и выбросил в мусорный бун­кер три проволочки. Одну он оставил у себя, чтобы замести следы, как он впоследствии и сде­лал. — Через Антонову,— продолжал Аврониев,— с помощью ее фонарика, Симанский связался со своими людьми, находившимися на улице около больницы, и те организовали вывоз мусора. Чет­вертую проволочку Симанский незаметно подло­жил в карман Васильеву. «Все в порядке, и алиби обеспечено! — думал, видимо, Симанский.— Проволочек нет, а подозрение падет на другого». Васильев подозревал Симанского уже после ава­рии с машиной, и его подозрение усилилось, когда он услышал разговор Симанского с Анто­новой. Судя по их разговору, они хорошо знали друг друга. И Васильев вспомнил, как Симан­ский заявил, что не знаком с Антоновой. Наш молодой врач понял, что Антонова — соучастни­ца преступления, но из любви к ней он колебал­ся— то ли сообщить о своих подозрениях, то ли скрыть их. В конце концов чувство гражданского долга одержало верх, и он подтвердил наши по­дозрения. Симанский, который никогда не был ученым, стал жертвой своего невежества. Пока он держал цезий в ноже, нож стал радиоактив­ным, и, когда мы поднесли его к счетчику Гей­гера, положение «биолога» стало безвыходным. Он не выдержал и бросился в паническое бег­ство, которое окончилось для него так печально. Вот краткое содержание этой истории. Все по­дробности мы узнаем позже... —- Значит, Симанский начал действовать уже давно? — подытожил главный хирург. Он чув­ствовал себя виновным в том, что так доверчиво разрешил Симанскому проникнуть в больницу. — Ну, а как прошла операция? — спросил Аврониев.— Как профессор? Попов улыбнулся. — Профессору уже лучше! Завтра он придет в сознание, и я надеюсь, что все обойдется бла­гополучно. Аврониев взял плащ и, пожимая руку глав­ному хирургу, сказал: — Итак, доктор, мы закончили работу и теперь можем уйти. А вы делайте свое дело и по­мните сегодняшнюю историю. Она может повто­риться и при других обстоятельствах. Вот толь­ко жаль мне Васильева! Ему очень тяжело, но это пройдет... — Мы все сердечно благодарим вас,— сказал Попов и в знак признательности склонил голову. — Уже светает,— произнес Йозов и раздви­нул шторы. — Итак, поиски цезия благополучно окончи­лись! — шутливо произнес Балтов и взял уло­женный в футляр счетчик Гейгера. Попов пожал им руки, и они пошли к выходу. Зеленая ручка 1 Профессор произнес речь остро и темпера­ментно, готовый до конца бороться за победу своей теории. Его решительное лицо вздраги­вало от возбуждения. Но тех, кто оспаривал его теорию, было не­мало. Опыты профессора Петкова явно противо­речили некоторым законам и положениям науки, и это смущало многих. Большинство присутство­вавших были маститыми учеными, не способны­ми на необдуманные поступки. Сомнение в давно установившихся научных теориях казалось им равносильным кощунству. Вот почему, когда профессор кончил говорить, многие пожелали высказаться. Но первым, перед профессорами, докторами наук, видными учеными, получил слово человек лет тридцати пяти, давно небритый, с большими мохнатыми бровями и взлохмаченными волоса­ми. Он казался крайне нервным и несдержан­ным. Говорил он быстро, захлебываясь словами. — Профессор Петков с увлечением развил перед нами свою теорию и доказал на словах, что он прав. Теоретически он прав, я не спорю. Мне хочется задать профессору, вместе с которым я работаю, только один вопрос: когда, наконец, мы получим его фантастическую материю? Когда? Прошел год и три месяца со дня начала опытов. Мы провели четыреста пятьдесят пять опытов, умертвили свыше двух тысяч мышей, едва сами не получили лучевую болезнь, а ре­зультатов никаких! Где результаты? Он поднял голову и горящими глазами взгля­нул на профессора. — Результаты будут, инженер Николов! — вдруг раздался из зала мягкий, звучный голос. Все обернулись и увидели стоявшего в глуби­не зала высокого, стройного, красивого мужчину, одетого подчеркнуто элегантно. Это был извест­ный специалист по физической химии доктор наук Савов, тоже сотрудник института Петкова. — Не прерывайте! — гневно выкрикнул ора­тор, не скрывая неприязни к своему коллеге, и продолжал: — Теория профессора Петкова стала казаться мне блефом! Мы испробовали почти все возможные сочетания, получали самый различ­ный по составу и свойству материал, но он не выдерживал продолжительного облучения. Гам­ма-лучи проходили через него в такой концен­трации, что подопытные мыши гибли. Я предла­гаю снова основательно исследовать этот вопрос теоретически, а затем уже приступить к его прак­тическому осуществлению. Иначе надо прекра­тить опыты! — Что? — вскочил со своего места профессор. — Прекратить! — громко повторил оратор. — Вы говорите глупости, Николов! О вашем поведении можно подумать черт знает что! — воскликнул профессор. — Думайте, что хотите! Я был искренен,— грубо ответил Николов и, садясь на свое место, добавил: — Я ненавижу иллюзии, профессор Петков! Неожиданно наступило молчание. Необычно острый поединок между профессором и Николовым смутил ученых. Но вот встал Савов и спокойно, словно ничего не случилось, заговорил: — Извиним инженера Николова за его не осо­бенно любезный тон, объясняемый, по-моему, его молодостью. А молодость, товарищи, всегда нетерпелива! Но чтобы осуществить прекрасный замысел профессора Петкова, нужно время. Не­удачи не должны обескураживать нас. Мне ка­жется, излишне напоминать вам аналогичные случаи из истории. Если инженер Николов рас­считывал на легкий успех, то я должен сказать, что он неосновательно объвляет себя противни­ком таких иллюзий. — Так, так, Савов, скажите ему! — поддер­жал его профессор Петков. — К черту эти прилизанные речи! — восклик­нул Николов и, вскочив со своего места, поки­нул зал. Савов снисходительно улыбнулся и продол­жал. В течение получаса он блестяще обосновал теорию профессора и доказал, что опыты необ­ходимо продолжать. Совещание приняло решение о предоставлении профессору Петкову больше средств и возмож­ностей. — Благодарю вас, друг мой,— пожимая Савовуруку, говорил профессор.— Как сильно я ошибался в Николове! Думал, что из него вый­дет хороший ученый, а он... Безобразие! Мо­жет быть, из-за него и проваливались наши опыты. — Если бы я мог быть откровенен с вами, то...— начал Савов. — Говорите, говорите,— заинтересовался про­фессор. — ...то сказал бы, что поведение инженера Николова внушает мне подозрение,— закончил Савов и снова улыбнулся своей спокойной и приятной улыбкой. — Посмотрим! — наклонил голову профессор, и оба направились к выходу. 2 Майор Христов был вызван к генералу. Он пришел в гражданском костюме и потому чув­ствовал себя неловко, словно в чужой одежде. Ему казалось, что костюм широковат и сидит как-то неестественно на его крупной, атлетиче­ского сложения фигуре с военной выправкой. Даже галстук был завязан неудачно, хотя Хри­стов целый час трудился над узлом. В приемной генерала он снова взглянул на себя в зеркало, и у него испортилось настроение. Штатский костюм не нравился ему, и он с удо­вольствием снял бы его, если бы в приказе ге­нерала не говорилось: «Явиться в гражданской одежде». Христов вошел в просторный кабинет гене­рала, остановился, щелкнул каблуками и под­нял руку, чтобы отдать честь, но вдруг вспомнил, что на голове нет фуражки. Опустив руку, он смущенно доложил: — Товарищ генерал, майор Христов явился по вашему приказанию. Сидевший за столом генерал внимательно, изучающе посмотрел на него. На вид генералу было за шестьдесят, а на самом деле он совсем недавно отметил свое пятидесятилетие. Много­летняя борьба с фашизмом, тюрьмы, лагеря и пытки не только состарили, но и закалили его. Его серые глаза светились внутренним спокой­ствием. Он был спокоен, рассудителен и даже несколько медлителен, как опытный боец, уве­ренный в своих силах. Сам того не подозревая, майор Христов старался подражать ему. «Вот это настоящий характер!» — говорил он себе, и ему казалось, что он никогда не станет таким. Вечно он спешит, недодумывает до конца, про­пускает выгодные для действия моменты. А ге­нерал никогда не допускает подобных ошибок. Поэтому он и держит в своих руках судьбу мно­гих людей, стоя на страже безопасности и спо­койствия страны и олицетворяя собою многолет­ний партийный опыт. Генерал наконец отвел взгляд от Христова, встал из-за стола и, пригласив майора сесть, начал: — Дело, по которому я вызвал вас,— самое серьезное и ответственное из всех, которые по­ручались вам до сих пор. Я знаю очень мало, и вы должны выслушать меня внимательно.— Он наклонился вперед, насупил брови, как бы для того, чтобы подчеркнуть доверительный харак­тер разговора, и продолжал: — Нам известно, что определенные круги за границей проявляют интерес к исследованиям наших институтов, осо­бенно к опытам по противоатомной обороне. Насколько я понимаю, они хотят помешать на­шей работе в этой области. С этой целью на нашу территорию переброшены люди, которым удалось ускользнуть от органов государственной безопасности и которые, вероятно, располагают необходимыми для своей работы средствами. Помолчав, генерал резко и с некоторой грустью добавил: — Больше мы ничего не знаем. Он снова остановил свой взгляд на майоре, как будто впервые увидел его, и неожиданно оживился: — Конечно, до сих пор враги не сообщали нам своего адреса, никто из них не говорил, что он намеревается совершить или кто его со­общники. Такая уж наша работа, Христов! Уравнение со многими неизвестными... Майор молчал. «Больше мы ничего не знаем,— повторял он про себя.— Иди и ищи этих гадов, как будто нет другой работы!» — Остальное должны узнать вы,— услышал он голос генерала.— Ну как? Беретесь за это дело? От последних слов генерала он очнулся. В го­лове у него одна за другой проносились мысли: «Организовать наблюдение за институтами, де­тально ознакомиться со всем делом, вникнуть в успехи и неудачи институтов! Необходимо изу­чить людей, и, может быть, где-нибудь пока­жется подлая рука врага. У нас одна заповедь: «Если враг существует, он должен быть обезврежен». Нужны только осторожность, бдительность, ум...» Майор поднял голову и встретил вопроси­тельный взгляд генерала. Этот взгляд говорил ему: «Колеблешься?» И вдруг майор Христов услышал, как сам он произносит твердо и отчетливо: — Берусь, товарищ генерал! Христов почувствовал, что теплая ладонь ге­нерала крепко стиснула его руку. — Начинайте! Это очень важная задача. При­ходите всегда, как только понадобится, в любой час суток. И запомните... — генерал сделал 'паузу, подумал и тихо добавил: — Лисиц легче ловить у курятника! Майор Христов щелкнул каблуками, повер­нулся и пошел к двери. 3 Как всегда, в лаборатории номерного инсти­тута совсем тихо. Кажется, в комнатах нет ни одной живой души. Лаборатория расположена на шестом этаже одного из новых зданий. Двой­ные стены из полых кирпичей, тройные рамы окон, обои из поглощающего звук материала создавали здесь абсолютную тишину. Все это было сделано по требованию профессора Пет-кова. У своеобразного старика веселый нрав, он радушно относится ко всем, но не выносит ни малейшего шума. В тишине, как он говорит, ду­мается гораздо быстрее. Он мог часами, даже сутками, усевшись на какой-нибудь стул, разду­мывать над еще не разрешенными научными проблемами и забывать обо всем остальном. Многочисленные серийные опыты, которые про­водились в его лаборатории, требовали чрезвы­чайной внимательности и наблюдательности. Поэтому профессор часто по привычке говорил: — Тише, пожалуйста, тише! Было что-то благоговейное в этой Тишине среди оживленного шума большого города. Всех, кто входил в тихую лабораторию, охва­тывало смущение, и они испытывали невольное уважение к происходившим здесь таинственным опытам. У профессора было три сотрудника, не счи­тая лаборантки и уборщицы. По старшинству после Петкова шел Савов. Он отличался от остальных своей представитель­ностью и неизменной элегантностью. Его ценили как одного из крупных специалистов по проти­воатомной защите, у него были научные труды, его имя часто упоминалось, и он заботился о своей доброй славе. Доктору Елене Радевой двадцать шесть лет, и, вероятно, поэтому она очень серьезна и стара­тельна. Маленького роста, черноглазая, некраси­вая, но добрая, подвижная, как серна, она не­престанно суетилась в просторных кабинетах ла­боратории и готова была пожертвовать собой ради науки. Внутренне Радева гордилась, что ра­ботает в номерном институте, где проводятся чрезвычайно важные исследования, а внешне старалась казаться хладнокровной, даже равно­душной, как и подобает настоящему ученому. Третьим был инженер Николов, человек с ха­рактером мрачным и раздражительным, каждую минуту готовый нагрубить даже профессору, от­читать кого угодно. Он быстро вспыхивал, и тогда даже профессор не мог успокоить его. Но Петков любил инженера, так любил, что уже на следующий день после совещания великодушно простил ему дерзкое выступление и дал новое задание. Впрочем, это отнюдь не смягчило Николова. Он был убежден, что он совершенно прав и что профессор должен был простить его. В научных кругах считали, что Николов очень способный человек и что из него выйдет круп­ный ученый, только нервы у него явно не в по­рядке. Он без малейшего стеснения, открыто называл Савова фанфароном, а Радеву аптекар­ской куклой. Четыре часа пополудни. Рабочий день в ла­боратории кончился, но никто из сотрудников не уходит. Заканчивалась первая стадия опыта № 456. Как показала рентгенограмма, синтез прошел удачно, и профессор в добром настроении насви­стывал оперную мелодию. Сотрудники окружили его, ожидая дальней­ших указаний. Синтез проводился в специальном автоклаве, где было создано необходимое для реакции низ­кое давление. Полученный материал охлаждали и вальцевали, превращая в широкие листы. Из этих листов, обладавших эластичностью каучука, они делали мешочки, в которые сажали под­опытных мышей. Затем в камере мешочки облу­чались мощным потоком гамма-лучей. Состояние мышей решало успех работы. Од­нако до сих пор подопытные животные поги­бали под действием смертоносных лучей. Камера, где производилось облучение, была сделана из стекла, а внутри находился свинцовый сосуд, в который Радева вложила мешочек из материала № 456 с мышами. Она взглянула на счетчик Гейгера, вмонтированный в камеру. Он показывал отсутствие радиоактивности. За­тем она закрыла свинцовый сосуд, соединила его со специальным свинцовым кабелем, конец которого выходил из камеры, и закрыла дверку самой камеры. Решающая часть опыта началась. Внимательно проследив за действиями своей помощницы, профессор Петков сказал Савову: — Что-то мне подсказывает, что на этот раз нам непременно повезет! — Я тоже убежден в этом,— ответил Савов. Мрачный Николов присоединял к камере шланг, через который пойдет радиоактивное ве­щество в виде газа. — Если ничего не выйдет и сегодня,— сказал он Радевой тихо, но так, чтобы его услышали другие,— я предложу профессору превратить эту камеру в аквариум и пойду искать себе бо­лее серьезную работу! — Николов, неужели это не серьезная рабо­та?— спросил профессор.— Неужели стремление спасти жизнь миллионов людей — это, по ва­шему мнению, не серьезная работа? — Я этого не говорил,— ответил Николов. — Может быть, вам действительно все это надоело? Ведь целый год бьемся, а результатов нет. Я понимаю вас и согласен с тем, что опыты, наверное, нужно прекратить, но...— профессор на мгновение замолчал и с грустью закончил: — Б Японии от лучевой болезни продолжают уми­рать люди, и мы должны продолжать наши по­пытки остановить этот ужас. Представьте себе, что нам удастся защитить людей от радиоак­тивного излучения! Проработать для этого Це­лый век — не так уж много! — Да, и Николов это хорошо понимает, но он просто шутит,— попытался смягчить разговор Савов. — Я не шучу! — Инженер ненавидел покро­вительственный тон Савова.— Я сказал это и готов повторить еще раз. Мне опротивело играть в кошки-мышки! Или ваша теория — легко­мысленная забава, или, клянусь, нам кто-то Соз­нательно мешает! Да, мешает!—воскликнул он и острым взглядом окинул всех присутствующих. Профессор задумался. Часы пробили пять. Пора было пускать в ка­меру радиоактивный газ. «Бедные мышата!» — подумала Радева, и ей захотелось освободить их из зловещей камеры. Она отвернула кран. Счетчик Гейгера тотчас же отметил, что поток гамма-лучей устремился в камеру. «И сейчас, как всегда, через несколько часов материал не выдержит, мыши начнут метаться и затем...» — Радева припомнила сотни случаев, когда они испытывали разочарование, и ее охва­тило чувство отчаяния и боли. — Дайте мне показатели для протокола! — крикнул ей Николов. Он сел за стол напротив камеры и начал быстро писать. Профессор подошел к нему, чтобы передать свои данные. Савов спокойно и деловито говорил о характерных особенностях опыта № 456. Ра­дева передала цифровые данные о составе мате­риала и показатели рентгенограммы. Все это Николов записал в журнал. — А теперь,— сказал профессор,— те, кто не дежурит сегодня, могут уходить. Кто остается со мной на дежурство? Обычно оставались по двое, так как профес­сор тоже принимал участие в дежурстве. — Я,— ответил Савов. — Нет,— возразил инженер.— До двенадцати ночи должны дежурить профессор и я, а вы с Радевой — с двенадцати до утра. — А я думал, что сейчас дежурить мне,— примирительно улыбнулся Савов.— Отлично, друг мой, я и без того смертельно устал. — Это меня не касается,— отрезал Николов и повернулся к нему спиной. Через несколько минут Радева и Савов вышли из лаборатории, а профессор спустился поужи­нать в ресторан, расположенный в том же зда­нии. Оставшись един, Николов глядел на камеру и думал: «Неужели и на этот раз мыши погиб­нут? » 4 Радева поправила перед зеркалом прическу, попрощалась с профессором и Николовым и на лифте спустилась вниз. На улице она увидела Савова. Он стоял на тротуаре и кого-то ждал. На нем был великолеп­ный черный костюм и модный галстук, которых раньше не было видно под белым халатом. Она подумала: «Вероятно, это уже десятый костюм. Он одевается так элегантно, что тратит на это, пожалуй, все свои деньги». — Кого ждешь? — спросила она, хотя всегда, разговаривая с Савовым, чувствовала себя не­ловко. Ей казалось, что он смотрит на нее свы­сока и втайне подшучивает над ней. Поэтому она предпочитала ссориться с Николовым, ко­торый был ей как-то ближе. Савов нежно улыбнулся, подошел к ней и, не отрывая взгляда от ее темных глаз, ответил: — Тебя, если ты не возражаешь. — О! — по-детски воскликнула она. Они давно работали вместе, но ни разу Савов никуда не приглашал ее, никогда не обращал на нее больше внимания, чем этого требовала совместная работа, хотя всегда был любезен. Она знала, что он вращается в обществе красивых и важных дам, и потому была очень удивлена. — Ты хочешь узнать у меня о каком-нибудь деле? — спросила она с тайной надеждой, что это не так. В глубине души ей хотелось произве­сти на него выгодное впечатление, так как Са­вов был красивым, интересным и к тому же вос­питанным и интеллигентным человеком. — Дела остались там! — засмеялся он, мах­нув рукой на здание, и добавил: — Я не знаю твоих планов, но полагаю, что ты не отказалась бы поужинать со мной. Ужасно устал! Пой­дем, а? Радева не могла прийти в себя от удивления. Она хотела было отказаться от приглашения, но вспомнила, что дома ей делать нечего, кроме как лечь спать. Она никуда не ходила, не умела жить, как говорили ее знакомые, и страстно желала только одного — стать знаменитым уче­ным. Да и характер у нее был угрюмый. По­этому знакомые не очень настаивали на ее об­ществе. И вдруг предложение поужинать, и не с кем-нибудь, а с самим доктором Савовым, самым интересным из всех мужчин, каких она встречала, с человеком, о котором столько гово­рили. Кто из ее знакомых женщин не сгорал от желания встретиться с ним, быть в его компа­нии, работать около него. И опять в голове у нее мелькнула мысль отказаться от приглаше­ния. Внутренний голос подсказывал ей, что так будет лучше, что этот человек не из ее среды. Но как интересно было бы узнать его по­ближе... — Молчание — знак согласия, не так ли? — опередил он ее ответ, и она невольно кивнула го­ловой. Они пошли по тротуару. Савов тотчас же взял Радеву под руку с левой стороны, и это произвело на нее большое впечатление: никто из ее знакомых не соблюдал этикета. Откуда-то появилось такси. Савов подошел к краю тро­туара, поднял руку, и такси остановилось. — Куда? — спросила Радева. — О, я повезу тебя в такое место!.. — отве­тил Савов, помогая ей сесть в машину. Все казалось ей таким необычным: до сих пор она ездила на трамвае, а в такси только один—два раза, и то по очень спешному делу. Заметив, что машина удаляется из центра го­рода, Радева вопросительно взглянула на Са-вова. Она хотела спросить, куда он везет ее, но видя, что он добродушно улыбается, промол­чала. Невольно Радева начала сравнивать Савова с Николовым. «Как они не похожи!»—подумала она и представила себе инженера — мрачного, сердитого, с не причесанными, может быть, неделю волосами, в старых, неглаженых брюках. Она знала, что у Николова тяжелое семейное поло­жение, что у него много забот, но теперь это уже не оправдывало его в ее глазах. — Можно спросить, почему ты удостоил меня такой чести? — спросила она необычным для нее веселым, кокетливым голосом.— Раньше ты не замечал меня! — Я всегда замечал интересных людей,— от­ветил он. Но этот ответ показался ей дешевым компли­ментом. Он понял это и поспешил исправить оплошность. Ласково взглянув на Радеву, он до­тронулся до ее руки и сказал: — Мне кажется, в первую очередь ты должна упрекать себя в том, в чем упрекаешь меня. Не я, а ты всегда держалась в стороне, словно не­приступная жрица науки, и всегда смотрела на меня только как на человека в белом халате, убийцу мышей и помощника профессора Петкова! Она засмеялась. «Жрица науки»,— польщенно повторила она про себя. Да, она мечтала стать именно жрицей науки. Савов продолжал глядеть на Елену. Его большие темные глаза излучали теплоту и ласку, а лицо сияло той приятной улыбкой, которая ей так нравилась. Он взял ее за руку, и она не отняла ее, а только неопределенно поду­мала: «Какой человек!» Вдруг, совсем некстати, она вспомнила, что, впервые увидев Савова, сказала о нем: «Вы­скочка!» Ей не понравилась его подчеркнутая элегантность, а его самодовольная физиономия раздра­жала ее. Впоследствии она убедилась, что он человек очень учтивый, внимательный, вежли­вый со всеми, даже с Николовым, который не выносил его. Однажды она слышала, как инже­нер сказал ему: — Вы, Савов, все время играете, словно на сцене! Позже Савов стал помогать ей в работе. Он усердно обучал ее, и знания доктора поражали Радеву своей обширностью, хотя Николов назы­вал его дилетантом. О многом вспоминала Радева, а Савов продол­жал глядеть на нее с нескрываемым восхище­нием. Она неловко улыбнулась и наивно спро­сила: — Мне непонятно, как я могла произвести на тебя впечатление? Ты же на всех смотришь свысока. Он ответил смеясь: — Это оценка Николова. Он неплохой парень, но несдержанность погубит его... Наконец он отвел свой взгляд, устремил его вперед и заговорил. Сначала он сказал, что о человеке нельзя су­дить по одежде. Затем разговор незаметно пе­решел на научные темы. Радева выслушала бле­стящую лекцию о катализации с выделением ионов при сильной концентрации электролитов. Он привел пример с уксусной кислотой и не упустил случая заметить, что его интересуют раз­личные теоретические вопросы. — Несколько лет я занимаюсь одной проблемой, которую обязательно должен решить! —-Он говорил о влиянии ультрафиолетовых лучей на некоторые патологические процессы, и его рассуждения заинтересовали Радеву. Теперь Са­зов казался ей особенным человеком, настоя­щим ученым, и она перестала думать, что у него имеются по отношению к ней какие-то легкомыс­ленные намерения. Она уже была уверена, что ее прежнее пред­ставление об этом человеке было случайным и неглубоким. Он оказался таким искренним и прямым, что она разозлилась на Николова. — Я мечтаю,— задумчиво говорил он,— соз­дать такой препарат, который позволит осущест­влять холодное консервирование продуктов и хранить их очень долго... — Я тоже интересуюсь этим вопросом!—вос­кликнула она. — Мне будет очень приятно вместе с тобой работать над этой проблемой,— сказал он.— У меня дома есть небольшая лаборатория. Наде­юсь, ты не отказалась бы взглянуть на нее? Он продолжал говорить ей о своих проектах, спокойным и приятным голосом излагал целые теории, выдвигал гипотезы, разрушал старые по­ложения, и все это казалось Радевой именно тем, о чем она сама мечтала. 5 Машина выехала за город и летела по шоссе к горам. На землю уже спускались прозрачные синеватые сумерки, и на обнаженной вершине Люлин-горы догорали последние лучи солнца. Все вокруг напоминало сад. Недавно зазеленев­шая нежная, свежая трава темнела на ровных просторах лугов. Деревья склоняли свои ветви, опушенные нежно-зелеными листочками. Едва слышно шумели высокие тополи, выстроив­шиеся по обеим сторонам шоссе. Вдали синели вершины гор, а над Витошей[1 - Витоша — горный массив близ Софии. Это госу­дарственный заповедник, парк для отдыха.— Ред.] быстро темнело голубое, как горное озеро, небо. Глубоко вдыхая чарующие ароматы весны, Радева смотрела из окна машины, и радость пе­реполняла ее грудь. Машина остановилась у ресторана недалеко от подножья гор Витоша. Здание находилось в большом саду, и из окон его открывался чудес­ный вид на город — множество огней, разбро­санных по всей равнине и даже по склонам далеких Балканских гор. Стало прохладно, и Савов предложил войти внутрь. Они нашли столик на застекленной веранде, откуда вид был таким же красивым. В ре­сторане было немного посетителей. — Савов, здравствуй! — раздался чей-то го­лос, и Радева увидела стройного молодого че­ловека среднего роста, с забинтованным горлом. Видимо, у него была ангина. Он весело помахал им рукой. — Пантов! — представился он Радевой и бес­церемонно протянул руку. Все трое сели за один стол. Официанты зажгли лампы. Темнело, и ярче разгорались огни далекого города. Радева мечтательно смотрела в окно и радо­валась, что не раздумывая решила поехать с Савовым и что все так приятно и красиво.  «Какая природа! Как красиво!» — думала она и с восхищением смотрела на Савова. Пантов оказался разговорчивым собеседником. Он рассказал о своей поездке в Драгалевцы и о том, как попал под дождь и простудился. — Вам нужно выпить чего-нибудь теплого,— посоветовала Радева. — В такую непостоянную весеннюю погоду трудно избежать простуды,— ответил он. В ресторан начали прибывать посетители. Большинство из них приехало из города, а не­которые — прямо с Витоши, где они провели целый день. Ресторан славился отличной кух­ней. Официант взял у них заказ. Радева неожи­данно почувствовала, что сильно проголодалась, и не возражала против обильного ужина, зака­занного Савовым. — Ты всегда так много ешь? — спросила она. — А что? — улыбнулся Савов. — Но это слишком дорого,— заметила она и тотчас же упрекнула себя в мелочности. Савов внимательно поглядел на нее. — Мне платят достаточно, чтобы прилично жить,— сказал он. И они перешли на другую тему: говорили о последних концертах в Софии, о достоинствах болгарских скрипачей. Радева призналась себе, что доктор Савов — тонкий зг.аток музыки. Снова она невольно сопоставила его с Николо-вым и опять вынуждена была признать превос­ходство Савова. Пантов весело болтал, время от времени посматривая на часы. За полчаса он выпил несколько больших рюмок раки[2 - Болгарская водка.— Ред.],но этого показалось ему мало, и он попросил при­нести охлажденное вино. — Простите, но ведь вам нельзя пить холод­ное вино,— заметила она. — О, вы так внимательны! — ответил он не­сколько сконфуженно и тотчас с детской непо­средственностью добавил: — Не могу отказаться от старых привычек. А когда заболеваешь, это особенно трудно... Радева кивнула и занялась едой. Ей казалось, что все блюда приготовлены как-то особенно удачно, и она сказала об этом Савову. — А я здесь давно уже свой человек,— заме­тил он.— Принести тебе хорошего пива? Она ответила утвердительно. Савов встал из-за стола и пошел в буфет. В этот момент Пантов вдруг уронил на пол нож и крикнул ему вслед: — Скажи, чтоб принесли другой нож! Но Савов не слышал. Тогда Пантов, извинив­шись перед Радевой, поднялся и тоже пошел в буфет. Через минуту они оба вернулись, 'при­несли пиво и вино. Савов заговорил о работе, которую он хотел вскоре начать. Радева испугалась было, что он вот-вот проговорится о своей секретной работе в институте, но, к ее радости, доктор не сказал ни слова об их опытах. «Он умеет хранить тай­ну»,— подумала она. Пантов теперь молчал и только слушал. Из­редка взгляд его останавливался на Радевой, и она чувствовала, что он зорко наблюдает за ней. Вино быстро ударило ей в голову — она не привыкла пить. Ею овладело состояние какой-то приятной успокоительной слабости. Ее уже ничто не удивляло, и она не замечала, что Пан­тов против всех медицинских правил вливал в свое больное горло холодное вино. Сколько времени они пробыли в ресторане, она не помнила. Все столики были заняты, и гу­стой табачный дым наполнял зал. За окнами было совсем темно, только на фоне мигаю­щих огней города выделялись черные силуэты гор. — Ты что, задремала? — услышала она го­лос Савова. Елена встрепенулась и ответила: — Нет, но я очень устала... Нам не следовало приходить сюда, ведь с двенадцати у нас де­журство. — Как ты будешь дежурить, если у тебя глаза слипаются? — шутливо заметил он. — О, сейчас я проснусь! — она начала тереть глаза. — Послушай, Лена, дежурить сегодня ночью — просто безумие. Я отдежурю за нас обоих, а ты придешь позже и заменишь меня. Я скажу профессору, и он не рассердится. Подняв отяжелевшую голову, она подумала и сказала: — Хорошо! Потом испугалась: «А вдруг профессор не согласился?» Но голова стала еще тяжелее, и одно-единственное желание одолело ее — спать, избавиться от усталости, которую принес ей этот напряженный день. Вскоре они покинули ресторан, и через десять минут машина довезла ее до дому. 6 Оставшись одна, Елена легла на кровать и задремала, по не могла заснуть. Ей казалось, что она совершила ошибку, что ее будут ругать, и эти мысли прогоняли сон.  «Почему я отказалась от дежурства?» — спра­шивала она себя. Правда, у них не военный ин­ститут, но все равно она должна была поехать на дежурство, потому что профессор может оби­деться. Ее охватило беспокойство. Сказать ему, что заболела? Она испугалась. Да это же ложь! А она презирала лжецов. Перед ней мелькали лица Савова и его приятеля, который, как в без­донную бочку, вливал в себя вино. Ей показа­лось, что в этом есть что-то нехорошее, но по­том она снова упрекнула себя в мелочности. «А вдруг что-нибудь случится, и опыт прова­лится? Тогда профессор скажет: «Человеку, ко­торый меняет работу на гулянки, здесь не место!» Эта мысль обожгла ее воспаленный разум, она вскочила, бросилась к умывальнику и подста­вила лицо под холодную струю. Вода ободрила ее. «Пойду в лабораторию»,— решила Елена и, схватив пальто, побежала к выходу. К институту она подошла в половине первого ночи. Открыв дверь, Елена едва не столкнулась с Николовым. — Здравствуй! — сказала она. Николов что-то пробормотал в ответ и пошел дальше, но вдруг обернулся и сказал: — Если в другой раз будешь опаздывать, предупреди. Может быть, я заменю тебя. Елену удивил тон его голоса, кроткий, мяг­кий, без тени обычной раздражительности. — Я совсем не думала опаздывать — ответила она.— Просто так случилось. Как мышата? Выдерживают ? — Пока все шло хорошо. — Знаешь, есть у меня одна идея. Во время дежурства я попытаюсь сменить катализатор и проверить его действие, а затем увеличу время реакции. — Гм! На каком основании? — Думаю, что группа нитратов будет лучшим регулятором, чем хлор...— И она поделилась с ним своими соображениями. — Интересно! — воскликнул он. — Я вер­нусь... — Что ты? Иди спать — и так ты целый день здесь. Наверное, ты даже не ел? — Это не имеет значения! — Он повернулся и пошел вперед. Она удивленно последовала за ним. В лифте он не проронил ни слова и рассеянно глядел перед собой. Поднявшись наверх, оба поспешили к лаборатории и почти ворвались в нее. Елена услышала треск и звон какого-то металлического предмета и тотчас увидела показавшуюся из комнаты фигуру Савова в белом халате. — Здравствуй! — Радева протянула ему руку. Он подал левую руку и сказал: — Прости, правая у меня мокрая. Но почему ты пришла? — Знаешь, я решила, что лучше отдежурить. По правде говоря, испугалась профессора: ска­жет, что я своевольничаю. — Да, но мы ведь не солдаты,— заметил Савов. — Ты прав, но... кроме того, я хотела про­вести один опыт. Ты мне поможешь, конечно? — она быстро сняла пальто и накинула на плечи халат. Вдруг, схватив его за руку, она быстро ска­зала: — Пойдем, я помогу тебе вымыть руки горя­чей водой. Сейчас я принесу! — и исчезла в со­седней комнате. Савов взглянул на свою правую руку. На ней едва заметно блестели крохотные пылинки. — А! — едва сдержал он крик. Побледнев, он испуганно начал искать что-то в кармане халата. Видя, что в комнату идет Николов, он отошел к открытому окну, выглянул в него, кашлянул и вернулся на прежнее место. Ему показалось, что Николов внимательно взглянул на него. И он подумал: «А если?..» Елена принесла теплую воду. Он тщательно вымыл руки и начал их вытирать. Радева подо­шла к камере, чтобы проверить состояние мышей, и тут заметила, что дверка камеры закрыта не­плотно. — Кто оставил камеру открытой? — спросила она, хотя это не грозило никакой опасностью. — Это я забыл, когда проверял мышей,— от­ветил Савов. — Да мы же проверяли перед самым моим уходом,— заметил Николов. — Я подумал, что им плохо,— спокойно воз­разил он. До утра они молча работали над новым пред­ложением Елены и только перед приходом профессора сделали перерыв. О мышах они забыли. Профессор подошел- к камере, и, когда он вы­тащил одну мышь из мешочка, все увидели на ее спинке темные пятна. Стрелка счетчика Гей­гера, находящаяся в камере, показывала силь­ную радиоактивность. Значит, радиоактивный газ снова преодолел сопротивление материала и оказал свое пагубное воздействие. Все осталь­ные мыши находились в том же положении. Профессор был удручен. — Неужели опять?—повторяла Елена, и ее глаза стали влажными от бессилия и жалости. Ей хотелось плакать. Взяв протокол наблюдений, она записала ре­зультаты опыта. Николов и Савов молчали. Ка­залось, оба они были в отчаянии. Снова проверили показания счетчика Гейгера. Он обнаружил присутствие гамма-лучей в самом мешочке. Все мыши стали радиоактивными. 7 Уже третью ночь майор Христов не мог спать спокойно. Ничего особенного не случилось, но по­тому-то он и страдал бессонницей. Сведения, ко­торые он получал от своих сотрудников, не да­вали никаких оснований думать, что враг уже действует. Несколько часов он изучал материалы о дея­тельности номерного института, руководимого профессором Петковым. Из них было ясно, что за год работы институт, несмотря на все усилия, не достиг никаких результатов. В этом не было ничего странного: иногда уче­ные работают десяток и более лет, а результатов нет и нет! Но все же целый год работы — и никаких, ровно никаких результатов... Это удив­ляло. Институту было отпущено много средств, и единственная в стране лаборатория оборудована по последнему слову техники. Кто же там работал? Вначале сотрудники института Петкова не вы­зывали никакого подозрения. Наблюдения, кото­рые провел Христов, не дали ничего существен­ного. «Может быть, вскоре все прояснится, но враги не будут ждать и, чего доброго, успеют совершить свое пакостное дело!» Надо было принять какое-то решение. «Необходимо внимательно изучить каждую мелочь. Где-нибудь враг выдаст себя. Я сам прикреплюсь к институту — ведь так советовал и генерал. За столом такие дела не делаются». Майор поднялся, подошел к окну и поглядел на улицу. Светало. Далеко на востоке блестящие сабли солнечных лучей рассекали ночную тем­ноту. Пройдет еще несколько часов, и город за­шумит. Отдохнувшие за ночь люди отправятся на работу. Ученые возобновят исследования в лабораториях, рабочие пустят станки, служащие начнут работу в учреждениях. Жизнь потечет быстро, неукротимо. И вдруг ему стало хорошо от мысли, что це­лые три ночи он бодрствовал и что голоза у него тяжела от мыслей, но что все это для счастья народа, из которого он сам вышел. Хри­стовым снова овладела ненависть к тем, кто крадется, подслушивает, кто хочет нарушить спокойную жизнь народа.. Зазвонил телефон. Майор отошел от окна и взял трубку. «Ве­роятно, кто-то хочет навести справку»,— поду­мал он. — Товарищ майор, пришла одна женщина, работница. С ее ребенком случилось несчастье. Она просит, чтобы ее приняли. — Пусть пойдет к дежурному. — Но он послал ее к вам. — Ну что ж, проводите. Христов быстро привел в порядок стол и сел. Не прошло и минуты, как в кабинет вошла жен­щина лет тридцати пяти, очень испуганная. — Вы начальник? — спросила она майора, гражданский костюм которого несколько сму­тил ее. — Да. Садитесь, пожалуйста. — Товарищ начальник, знаете, что произошло с моим ребенком? Просто никто не поверит... Скажут, что тут не обошлось без нечистой силы. Страшное дело! Врачи сбились с ног... Она перевела дыхание. — Что же случилось? — Заболели руки у моего сына Вани... — Когда? — Три дня назад, пятнадцатого числа. — В котором часу? — Около семи. Его школа далеко от дома, и потому он встает рано. Мальчик пошел в школу и рядом с нашим парадным нашел ручку, будь она проклята... — Ручку? Какую ручку? — Да вот она! — женщина вынула из сумки сверток и начала его развертывать. Она сняла несколько газетных листов, станиоль, и наконец показалась зеленая дамская шариковая ручка. — Так вот,— продолжала она,— Ваня взял ее и похвастался в школе, что нашел новую ручку, такую маленькую, какой не было ни у кого. Сы­нок играл с ней, и вчера на его руках вдруг по­явились темные пятна, а потом ранки. Мальчик так плачет, что у меня сердце разрывается! Очень больно ему. Кричит: «Ой, мама, горит!» Думаю, что за зараза прилипла к сыну, откуда взялась? Много болезней я видела, слышала о многих, но такое вижу впервые. Привела я его в больницу, и врачи сбились с ног. Ничего не могли сказать. Недавно к нам пришел один мо­лодой человек и попросил показать, с чем играл мальчик. Я показала ему ручку, он завернул ее вот в это,— она показала на станиоль,— и ска­зал, чтобы я принесла ее сюда, к вам. Майор с любопытством рассматривал ручку, не прикасаясь к ней руками. — Остерегайтесь, а то и вас заразит...— ска­зала ему женщина. Он заметил, что на корпусе ручки выгравиро­ван череп, маленький череп с перекрещенными костями... Символ смерти! — Где вы живете? — На улице Сентября, дом двадцать восемь. — Двадцать восемь! — повторил он в раз­думье. И вдруг схватил папку с материалами ин­ститута Петкова, открыл ее и прочитал: «Спе­циальный институт, улица Сентября, дом два­дцать шесть». Он был потрясен. «Может быть, ученые провели какой-нибудь опыт, или?..» — он не знал, что и думать. — Где находится ваш сын? — В детской больнице. Христов поднял телефонную трубку. — Дайте четырнадцать двадцать четыре. Ответили из лаборатории министерства. — Немедленно пришлите сюда человека,, нужно исследовать один предмет,— приказал майор. Женщина продолжала жаловаться, что на ули­цах случаются такие страшные вещи, и с на­деждой спрашивала, поправится ли ее сын. Христов внимательно выслушал ее, успокоил, проводил до дверей и вернулся к столу. Он не­вольно улыбнулся. Правильно говорил генерал: «Будь начеку, ничего не упускай из виду, и они. сами выдадут себя!» Да, они выдали себя! 8 Приехав в больницу, майор поспешил в изо­лятор, куда поместили мальчика. Около Вани­ной кровати врачи собрались на консилиум. Ваня был недоволен посягательством на свою свобо­ду и сердился, что он лежит отдельно от других ребят. Мальчика только что осмотрел профессор 11ет-ков. Он с ужасом убедился, что Ваня подвергся радиоактивному облучению, тому самому, что и его подопытные животные. Но он не знал, как объяснить это, и потому не реагировал на иро­нические восклицания некоторых врачей. — Радиоактивный ожог! Черт знает что! — Уж не атомную ли бомбу нашел мальчик на улице! Слушая их, майор Христов едва удержался, чтобы не направить врачей в лабораторию по­смотреть на зеленую ручку. Профессор Петков был очень взволнован. Он сидел на кровати и слушал мальчика, который подробно рассказывал ему о том, что он делал в последние дни. Ваню не смущало присутствие врачей, и он с удовольствием рассказывал о своем приключении. Выждав, когда общий интерес к мальчику не­сколько остыл и врачи начали расходиться, майор Христов подошел к профессору и Ване. — Товарищ профессор, можно поговорить с вами наедине? — спросил он Петкова. Профессор встал и попросил врачей и сестер покинуть палату. — Что вы скажете об этом, профессор? Петков пожал плечами. — Только одно: ребенок облучен гамма-лу­чами! — А откуда они взялись? — Не знаю! Просто не могу представить! — Тогда не могли бы вы поехать со мной? Вы должны обязательно посмотреть один пред­мет... — Ручку, да? — спросил Ваня, который слу­шал разговор майора с профессором. — Да, Ваня, ручку. — Где она? — У меня. Видишь, что она сделала тебе? — А она не бомба, дядя? — Хуже бомбы, Ванюша! — Майор погладил русую головку ребенка и вместе с профессором вышел из палаты. Они поехали в лаборатории, куда Христов на­правил на исследование ручку. Смертоносная дамская ручка находилась в свинцовом ящике. Открыв ящик, Христов сказал: — Вот ключ к решению задачи, профессор! Петков был в недоумении. — Какой ключ? Христов что-то сказал одному из сотрудников лаборатории. Тот принес счетчик Гейгера. Хри­стов снял наконечники с ручки и поднес ее к счетчику. Стрелка сильно отклонилась и оста­новилась на последнем делении. Профессор взглянул на ручку, затем на счет­чик, побледнел и закричал: — Что вы делаете! Это смертельно! Это ра­диоактивный материал! Он ударил по руке майора, и ручка упала на пол. Майор поднял ее и положил в свинцовый ящик. — Эта ручка,— сказал Христов, внимательно всматриваясь в лицо профессора,— найдена под окнами вашего института. Профессор еще больше смутился. — Вы хотите сказать, кто-то из наших лю­дей...— нерешительно произнес он. — Может быть, и не из ваших... Но предпо­лагаю, что радиоактивная пыль в ручке носится не из любви к ядерной физике! Профессор помолчал, как бы собираясь с мыс­лями, а затем спросил: — А вы знаете, что в течение целого года у нас гибнут подопытные мыши? — Знаю. Уверены ли вы, что этот радиоак­тивный материал не из вашего института? — Да! Ключ от камеры с радиоактивным газом хранится в специальном месте, и только я имею доступ к нему. Кроме того, в нашей стране не производятся свинцовые ручки, наполненные радиоактивной пылью. — Тогда что вы скажете о том, как оказа­лась эта ручка у стены здания, в котором распо­ложен ваш институт, и к тому же как раз под центральным окном лаборатории? Профессор ничего не ответил. — Провалилось четыреста пятьдесят шесть опытов,— мрачно произнес он наконец. — И мыши гибнут всегда? — Да. — Чем вы объясняли их гибель? — Да, тем, что наш специальный материал не обладает устойчивостью против гамма-лучей, и они легко проникают через него. Мы, правда, всегда удивлялись, что опыты проваливаются... — А почему это удивляло вас? — спросил Христов. — Потому, что рентгенографическое исследо­вание материала доказывало, что он должен вы­держать гамма-лучи, а на практике получалось обратное. Майор Христов задумался. Искорка догадки уже разгоралась в большое пламя, которое дол­жно было осветить истину. Майор понял, что он напал на верный след. — А какое отношение к неудачам имеют ваши сотрудники? — спросил майор. — Какое? Мне трудно обвинить их в недо­бросовестности. Правда, инженер Николов не­сколько раз угрожал уйти из института и даже на собрании выступил против моей теории. Что касается Савова и Радевой, то они работают очень добросовестно, особенно Савов, который всегда был за продолжение опытов. Даже когда я отчаялся, он уговаривал меня продолжать ра­боту и говорил, что, может быть, следующий опыт принесет удачу... — Но удачи не было,— заметил майор. Профессор поднял голову. — До сих пор действительно не было, но дол­жна, обязательно должна быть,— сказал он. — Вы так и не выяснили причину неудачи? — Мы предполагаем, что причиной являются неизвестные нам физико-химические процессы, сущности которых мы еще не поняли. Или, воз­можно, какие-нибудь вторичные процессы, проте­кающие, как утверждает Савов, независимо от нашего желания. — Савов? — Да, он очень удачно развил одну теорию о причинах наших неудач,— сказал профессор. Христов улыбнулся и не без сарказма повто­рил: — Удачная теория о неудачах! Профессор поднялся со стула и спросил: — Если не тайна, скажите, что вы намерены предпринять? — Проверить, насколько удачна теория о не­удачах! — совершенно серьезно ответил Хри­стов. Затем, подойдя к профессору, он уже дру­гим тоном сказал: — Товарищ профессор, требуется ваша по­мощь. — Чем могу служить? — Во-первых, сохраните в абсолютной тайне наш разговор, а также случай с ручкой, которую нашел Ваня. — Так. — Во-вторых, примите меня на работу в свой институт, скажем, дворником или кем-нибудь в этом роде... Например, подсобным рабочим в лабораторию. Идет? — Конечно! Приходите сегодня же, если хо­тите. — Я приду завтра, а вы сообщите своим со­трудникам, что наняли нового работника. 9 В это утро в институте собрались все трое. Савов молча курил, не вынимая правой руки из кармана. По его лицу было заметно, что он в дурном расположении духа и чем-то расстроен, но ни Николов, ни Радева не глядели на него и потому ничего не заметили. Елена стояла у окна и мечтательно глядела на улицу, а инженер Ни­колов возбужденно перелистывал протоколы по­следних опытов и что-то яростно бормотал. Все ждали профессора. В глубине лаборатории мелькала фигура ново­го работника, который неловко двигался по ком­нате, боясь разбить бесчисленные стеклянные со­суды. Савов подошел к Радевой и раздраженно спросил: — Это новый рабочей? Она кивнула головой. — По-моему, какой-то идиот! — Почему ты всегда насмехаешься над людь­ми?— упрекнула она.— Ведь ты его не знаешь! — Могли бы найти получше. — Так скажи об этом профессору! Что-то у тебя нервы не в порядке. Может быть, ты пе­реутомился... — Да, очень устал. Мне кажется, я больше не выдержу! — Преувеличиваешь. Просто ты расстроен, и после одного — двух дней отдыха все пройдет. Она смолкла и задумалась. — О чем ты думаешь? — опять обратился он к ней. — Об опытах... Почему они не удаются? Ну почему? Совершенно не могу объяснить себе! Или мы ничего не понимаем, или здесь какая-то тайна, которую нужно раскрыть. — В науке немало тайн,— сказал он. — Но люди для того и созданы, чтобы их раскрывать! — И никогда до конца не раскроют! — улыб­нувшись, добавил Савов. — А я думаю, как раз наоборот — в один пре­красный день все тайны будут ясны как день! — В твои годы мечтать необходимо,— снисхо­дительно заметил Савов. — В таком случае,— засмеялась она,— ты должен быть столетним старцем, не так ли? В лабораторию вошел профессор и прервал их разговор. Как всегда, он, на ходу надевая белый халат; заговорил: — Как самочувствие? Оно должно быть хо­рошим. Не сердитесь на меня, но сегодня вам придется задержаться здесь. Поэтому хорошень­ко пообедайте и принесите что-нибудь на ужин. Нам предстоит очень серьезная работа! Радева, как обычно, кивнула головой. Она была готова ко всему. Если необходимо, она бу­дет работать до тех пор, пока не подкосятся ноги. Николов не проронил ни слова. Савов хотел было что-то сказать профессору, но тот не­ожиданно заявил: — Знаете, что я открыл? Савов вздрогнул. Николов поднял голову, а Радева вопросительно взглянула на профес­сора. — Я обнаружил, что мешочек с мышами был порван. Поэтому опыт нельзя считать неудав­шимся. Нужно повторить его! Прошу вас повто­рить опыт в той последовательности, как он был записан в протоколе. Николов хотел возразить, но Радева сделала ему знак рукой, означавший «молчи». Савов терпеливо выслушал объяснение про­фессора и сказал: — Я искренне сожалею, что отнимаю у вас время, но я вынужден обратиться к вам по лич­ному делу — этого требует состояние моего здо­ровья. Вы знаете, что до сих пор я никогда не отказывался от работы, но сейчас я крайне устал, едва стою на ногах от переутомления. Очень прошу вас дать мне недельный отпуск. Иначе я просто не выдержу! — Ну, ну! — воскликнул профессор, огляды­вая своего помощника с головы до ног.— Что это с вами? До вчерашнего дня вы не проявля­ли никаких признаков усталости, были самым бодрым из нас, а сейчас захандрили? Просто не­вероятно. — Есть причины, профессор... — Я и не допускаю мысли, что вы больны без причины,— сказал профессор, несколько рассер­женный настойчивостью Савова. Но затем ему, видимо, стало совестно, он взял Савова под руку и сказал: —Послушайте, отпуск вы получите сейчас же, как только мы закончим этот опыт. С завтрашнего дня можете пойти! Савов настаивал: — Мне так плохо, что я не выдержу и одного часа работы. Профессор выдернул руку и холодно сказал: — Я сожалею, но до вечера все вы абсолютно необходимы! Будем работать до вечера, если бы даже нам суждено было погибнуть здесь. Профессор говорил так категорически, что Са­вов отказался от дальнейших попыток уговорить его. — Приступайте к подготовке автоклава!— распорядился Петков и вышел в соседнюю ком­нату. Майор Христов, который удачно играл роль неловкого работника, слышал весь разговор ме­жду профессором и Савовым. Наблюдая за ними через замочную скважину, Христов заметил, что Савов, не вынимая, держит правую руку в кар­мане. В первый момент он сказал себе: «Этот Савов нарушает элементарные правила приличия: раз­говаривая с профессором, держит руки в карма­нах !» Потом эта рука снова привлекла его внимание, и он уже готов был биться об заклад, что Савов держит ее в кармане не случайно. Сначала он подумал, что в кармане у Савова оружие, но потом убедился, что револьвер туда не уберется. И сколько раз Христов ни глядел на Савова, эта рука сразу же бросалась ему в глаза. Когда разговор закончился и Савов собрался куда-то выйти, он снова подумал о его правой руке. «Или у него в кармане вещь, от которой он хочет избавиться, или дело в чем-то другом, но так или иначе этот карман связан с какой-то тайной»,— думал Христов. И он решил действовать немедленно: войти в комнату и попросить профессора представить его научным сотрудникам. Профессор охотно согласился. Радева друже­любно взглянула на Христова и пожала ему руку; Николов поздоровался с ним, как с рав­ным. Христов протянул руку Савову, но тот только кивнул головой и отошел, не вынув пра­вой руки из кармана. Предположение майора оправдалось. Опыт начался. Около автоклава стояли Ра­дева и Николов, а Христов по распоряжению профессора растирал в ступе какой-то поро­шок. Вдруг в соседней комнате послышался звон разбитого стекла, шипение какой-то жидкости и оханье Савова. Радева бросилась туда. Савов стоял, прижав правую руку к груди, и стонал. — Что случилось? — в тревоге спросила она. — Обжег руку концентрированной азотной кислотой! Пойду перевяжу. — Давай я помогу тебе! — сочувственно пред­ложила она. — Не надо, я сам...— с неожиданной грубо­стью ответил он и вышел из комнаты, продол­жая охать. Она взглянула на пол и увидела стекла раз­битой бутылки и разлившуюся жидкость. Взгляд ее остановился на пробке. На этой стеклянной пробке были сделаны пометки химическим ка­рандашом, и Елена вспомнила, что в бутылке, которая была закрыта этой пробкой, находился нормальный десятипроцентный раствор азотной кислоты. Таким раствором никак нельзя об­жечься! Она хотела сказать об этом Савову и пошла его искать. Они едва не столкнулись в дверях. Он поспешил объяснить ей: — Ох, как я обжег руки! На правой появи­лись волдыри... Проклятая кислота! Наверное, этот пентюх, новый работник, поставил бутыль на край стола! Елена хотела возразить, но что-то заставило ее сдержаться. — Случается,— промямлила она. Савов вышел из комнаты. Елена хотела рассказать об этом профессору, но тот был очень занят и не любил, когда его отвлекали от работы. Кроме нее, тайным свидетелем этого случая был и новый работник. Радева решила проверить свое подозрение. Она взяла пробирку, нагнулась и начала соби­рать в нее остатки разлитой на полу жидкости. Не сдержавшись, она прикоснулась пальцем к кислоте. Так и есть — она не почувствовала даже легкого зуда. Это был очень слабый рас­твор кислоты, который использовался в лабора­тории для анализов. Когда она размышляла с пробиркой в руке, Савов увидел ее через стеклянную дверь. Хри­стов, внимательно наблюдавший за ним, заме­тил, как он сжал губы. Работа продолжалась, и до вечера в лаборато­рии ничего существенного не произошло. Однако только Николов и профессор работали с упое­нием. Радева часто отвлекалась, о чем-то Дума­ла, смотрела по сторонам. На душе у нее было неспокойно. Ни Петков, ни Николов не замечали ее состояния, и только Савов время от времени бросал на нее подозрительные взгляды. Он старался казаться спокойным и, преодолевая силь­ную боль, начал работать и больной рукой, на­сколько позволяла повязка. Около пяти часов, когда зашивали мешочки, профессор неожиданно, как бы в шутку, спро­сил: — А что, если кто-то из нас в продолжение четырехсот пятидесяти шести опытов подбрасы­вал в мешочки радиоактивную пыль и тем са­мым проваливал наши опыты? А? — Вы что-то подозреваете, профессор? — тотчас же спросил Николов. Радева затаила дыхание. А Савов невозмутимо заметил: — А почему бы и нет! Возможно, именно так и было... Через несколько минут он незаметно вышел и направился к телефону, находившемуся в при­хожей, Он набрал телефон. Ему ответил Пан­тов. — Дело очень плохо! Боюсь, что за мной сле­дят... Жди меня с машиной в восемь часов под липами. Успокоенный, он вернулся в лабораторию, не заметив, что за вешалкой стоял новый работ­ник. Опыт приближался к концу, так как Нико­лов, зараженный энтузиазмом профессора, рабо­тал за троих. Без особых происшествий прошло еще три часа. Смеркалось. Савов начал беспокоиться. В это время майор Христов подошел к нему и тихо сказал: — Один товарищ, ваш близкий друг, ждет вас внизу и просит спуститься к нему. — Я работаю, сейчас не могу! — громко отве­тил Савов, чтобы услышал профессор. — Он просил только на минуту,— повторил Христов. — Ну ладно, сейчас спущусь... Савов подошел к умывальнику, вымыл левую руку и, как был, в халате, пошел к выходу. Выйдя на лестничную клетку, он пулей слетел вниз. Через несколько секунд он уже был на улице. В тени под липами он увидел знакомую машину, облегченно вздохнул и поспешил к ней. «Умница этот Пантов!» — похвалил он его про себя, сел в машину и крикнул: — Быстрее вперед! Он видел только спину водителя, на котором . были фуражка Пантова и его шарф. — Ну и каша заварилась,— начал Савов.— Видимо, они нашли проклятую ручку! Надо спешить, пока меня не хватились... Водитель молчал. Но Савов возбужденно про­должал: — Я хочу, чтобы мне обеспечили безопас­ность. Я сделал достаточно много. Провалил все их опыты! Превосходно знаю технологию их ме­тода, который еще вначале давал положительные результаты... Он сообщил водителю о своем намерении скрыться на время у знакомых, а затем найти способ перебраться за> границу. — Принес мне оружие? — спросил он води­теля. — Конечно,— ответил тот, остановил машину, зажег лампочку и обернулся. Савов увидел незнакомое лицо и направлен­ный на него револьвер. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять все. Он не вымолвил ни слова, только слегка побледнел, опустил глаза и медленно под­нял руки. Через некоторое время дверца машины отво­рилась, и майор Христов сел рядом с Савовым. — Поехали! — приказал он водителю. 10 Сначала Савов пытался все отрицать. Он был уверен, что доказательств нет, и долго расска­зывал небылицы. Неожиданно к нему вернулась словоохотливость. Христов терпеливо, не преры­вая, слушал его и только когда тот кончил, спро­сил: — Вы известный специалист в области физи­ческой химии, не так ли? — Это все знают! — самодовольно ответил Савов. — Тогда,— майор открыл ящик письменного стола и достал пробирку со слабым раствором азотной кислоты, которую передала ему Раде-ва,— вы пойдете в нашу лабораторию, определи­те концентрацию кислоты и покажете, что ну­жно сделать, чтобы этим раствором можно было обжечь руки. — Это еще не доказательство,— злобно усмех­нулся Савов. — Тогда снимите бинт с руки! — приказал Христов. Савов подчинился. Пальцы у него дрожали. Из-под бинта показалась израненная рука. На ней были такие же ранки, как на руках Вани. — Я слышал,— продолжал Христов,— что вы были страстным коллекционером ручек. Не по­ранились ли вы, когда писали одной из них? Савов молчал. — Будете говорить? — спросил его майор. — О чем? — Мы любознательные люди, так расскажите всю эту историю. Безусловно, в ней есть немало интересного. Не так ли? Если вы не в состоя­нии вспомнить обо всем, я вам напомню кое о ком. Например, о Пантове, глуповатом Пантове, бывшем жандарме, и Божурове, тоже быв­шем капитане царской армии. Савов глубоко вздохнул. — Мы проиграли! — произнес он и начал да­вать показания. Иностранная разведка перебрасывала в Болга­рию зеленые ручки с радиоактивными вещества­ми, которые Савов получал через Пантова и Божурова. Во время своего дежурства Савов под­брасывал радиоактивную пыль из этих ручек в мешочки с мышами и таким образом прова­ливал все опыты профессора Петкова и его со­трудников. Они и не подозревали, что кто-то в стране может доставать радиоактивный мате­риал и с помощью его мешает им достигнуть по­ложительных результатов. Меньше всего они могли усомниться в Савове. И только из-за упор­ства и энтузиазма профессора опыты продолжа­лись, что не устраивало иностранных агентов. В последний раз, когда Савов получил от Пантова в ресторане у Витоши заряженную ра­диоактивной пылью ручку, он дождался ухода из института Николова, чтобы подсыпать пыль в мешочек с мышами. Но как только Николов ушел, в институт пришла Радева, а Савов, поду­мав, что это милиция, в спешке зажал в правой руке открытую ручку. Радиоактивная пыль по­пала ему на руку. Испугавшись, что облучение гамма-лучами грозит ему серьезной опасностью, он выбросил ручку в окно, на улицу, где ее и нашел Ваня. Спрятать ручку где-нибудь в лабо­ратории он не посмел, так как ее тотчас же об­наружили бы аппараты. Два других соучастника преступления Савова тоже были пойманы и под тяжестью неопровер­жимых улик полностью признали свою вину. Генерал был доволен. А на следующий день инженер Николов, при­дя в институт на дежурство, впервые за'целый год работы нашел мышей живыми и невредимы­ми.„Он долго на них глядел и вдруг улыбнулся. Это была первая его улыбка за все время рабо­ты в институте. notes Примечания 1 Витоша — горный массив близ Софии. Это госу­дарственный заповедник, парк для отдыха.— Ред. 2 Болгарская водка.— Ред.